Ночное зрение - [19]

Пока не пришла машина за покойным, никто не входил в дом.

Пашка отвез отца в морг и домой уже не вернулся.

— Русский ли ты человек? — сурово спросил его перед уходом дед Куликов. — Ты ведь нехристь какая-то!

— А кто меня знает! — играя желваками, ответил Пашка и посмотрел деду прямо в глаза. — Кто знает, если у меня не было ни отца, ни матери… Началась жизнь моя слезами, слезами ей и кончиться…

Говорили, что он утонул в Амуре. Отцовский домишко с участком тетка Ариша продала, а сама откочевала к какой-то родне под Кисловодск.

Так и не стало на нашей земле Гуляхиных.

Как под бритву.

ПОЗДНО

У матери был сын. Жили они вдвоем в новом районе. Город стоял по обе стороны большой сибирской реки, в нем жило много умных людей, но ее сын, по ее представлению, был самым умным.

Если судить о нем по внешности, то сутулость, низколобость и мрачность наводили на мысль, что это средней руки мастеровой, склонный к болезням. Впалые желтые щеки по самые глазницы отливали синевой, как у язвенников-брюнетов. Но мирскими болезнями он не болел.

Звали сына Петром. С утра, поев вареной мойвы, он садился за письменный стол, отделанный под дуб. Петр любил этот стол: дверцы его не скрипели; ни один ящик не заедало в пазах; зеленое сукно было зеленым, как и тридцать лет назад, когда стол списали с баланса конторы, где мама Петра работала уборщицей.

По мнению закаменских девушек, Петр в юности был красна и похож на Раджа Капура. Но едва завязавшиеся знакомства мигом кончались: простых и добрых женщин Петр отпугивал чудовищной кичливостью, величавостью речей и жестов, которыми прикрывал безудержную стыдливость. А смелые женщины из кругов, почитаемых Петром за высшие, полюбопытствуют, бывало, — и в сторону. Панически, без оглядки. Так и не вкусив от плотской любви, он защитился от нее уходом в бессистемное чтение, в разговоры с почитателями — читателей не было, в ниспровержение земных ценностей. Что-то было в нем от схимника. Он сказал себе — земная слава бренна. Однако по ночам ему снились женщины, он просыпался взбешенным, а вскоре брал ручку и сочинял стихотворения.

…не прячь глаза при свете лампионов…

как маков цвет твоих припухлых губ…

…луна закралась в заросли пионов…

…и шелестит под тяжестью муссонов…

…старинный парк на темном берегу…

Он плакал от восторга, нервно ходил по комнате из угла в угол, шепча:

— Ч-черт! И почему я такой талантливый?.. — и смеялся беззвучно, чтобы не разбудить мать.

Если бы он не сумел убедить себя в собственной гениальности, то не вынес бы отчаяния.

«…моя душа уже пришла в движенье, она не спит в бесстрастии дневном… Забудь меня! Я проиграл сраженье. В воде лишь звезд зеленое броженье. В душе лишь ты, умершая давно…»

— Это ты про Валю? — елейно спросила мать, сев в кровати и натянув до подбородка одеяло. Она благоговела перед величьем Петра и его непреклонностью. Но все же очень хотела, чтобы сын женился.

— Что? — сурово и пренебрежительно спросил Петр. — Какая, дьявол, Валя? Это из «Одесского цикла»… Цикл… Цикламены… Циклоп! Циклоп — человек, сочиняющий циклы! А ног! Я превышу все пределы человеческие!

В противоположном конце города Петр имел свою жилплощадь, то есть являлся ответственным квартиросъемщиком. Но платить за квартиру и свет ему было нечем: он уже несколько лет, как потерял интерес ко всякого рода производственной деятельности. Сын плотника, выпускник техникума, он портил все, к чему прикасались его неумелые руки, а техникумовский диплом спрятал куда-то. При всеобщей нехватке жилья ого квартира стояла пустой, если не считать десятка гвоздей, которые Петр с удовольствием вбил в стены. Стоял в кухне старенький холодильник, где, по словам Петра, повесилась с голоду мышь, а ручку от молотка изгрызли тараканы.

Кто внушил Петру эту страсть к искусству? Отец, который бросил доходную работу на стройке и пошел в оперный театр монтировщиком декораций? Или, может быть, руководитель техникумовского литобъединения, который на заре туманной юности Петра напечатал подборку его стихов в областной молодежной газете? Тогда Петр почувствовал на вкус медок славы и отработал жест: он ронял чуб на лоб, движением головы вбок и назад укладывал черно-синие волосы на место, взбивая их легонько рукой. Он хотел казаться умным и значительным. От своих просто душевных и певучих стихов он сразу отказался… Процесс учебы вместе со всеми раздражал и угнетал его. Хотелось отдельной и огромной славы. Он верил в себя.

Но что же делать, если заберут за неуплату жилище, которое он получил как взрослый член семьи, когда снесли отцовский дом? Что? И Петр пустил в нее приятеля своего техникумовского приятеля Толю Прищепова с женой Шурой, женщиной молодой, красивой и бодрой.

Случилось так, что жена этого самого Толи стала сниться Петру по ночам, вытеснив из снов всех знакомых по старым снам. Сидят будто бы он и Шура на берегу маслянистого пруда ночью. Светит луна, и между густо-зеленых вершин пирамидальных тополей мерцает огонек хаты с соломенной крышей. Такая картина, маслом на клеенке, висела над Петровой кроватью в детстве и называлась ковром. Позже ее свернули в рулон и выбросили в сарай. Ковер был чем-то мил Петру, и, когда однажды по весне сарай загорелся, он бросился в огонь и спас сначала картину, а потом уже поросенка. На солнечном дворе лица кавалера и барышни показались ему носатыми, глупыми. Они были покрыты трещинками, как сетью мелких морщин. Петр засмеялся своему детству и бросил картину в огонь.