Ночная радуга - [100]

— Горносталя.

Дед горностая называл горносталем, а лося — ольнем.

— А какой он? — спросил я.

— Беленький, как лошадка.

Мне показалось, что дедушка и вправду привез из леса маленькую беленькую лошадку, и очень обрадовался.

— Где он? — кричу от нетерпения.

— В шубенке, погоди, достану.

Шубенками у нас называли рукавицы из овчины, из кусочков старой шубы.

Дед выпряг, расхомутал лошадь, поставил ее в конюшню и тогда только взял шубенку, перевязанную ремешком. Мы торжественно вошли в дом. Моей радости не было предела. Я прыгал как заяц, надеясь скоро увидеть маленькую белую лошадку, завязанную в рукавице.

Но, оказалось, горностай прогрыз шубенку и удрал. Дед растерянно моргал, разводил руками, виновато улыбался: «Поминай, как звали». Бабушка корила: «Как он тебе, старому, палец не отхватил».

Оказалось, зверек прокусил ему руку в нескольких местах. Но об этом дед даже не вспомнил, а все расписывал красоту горностая.

Я любил рассказы деда о зайцах, белках, волках, диких козлах и других зверях. Он рассказывал о них всегда дружелюбно и никогда не говорил: «Вот бы убить».

С тех пор прошло с лишком сорок лет, а все помню растерянный вид деда, укоризненный взгляд бабки, и смышленый зверек горностай все кажется мне маленькой белой лошадкой.

УТКИ

Однажды я ловил в речке красноперок и меня позвали ужинать. Оставил удочку с наживкой в воде и вернулся только на другой день. Удочки на месте не оказалось. Стал искать и обнаружил ее запутанной в мелком тальнике. Вышло так, что на удочку попался чирок. То ли с рыбкой крючок проглотил, то ли на червя польстился, не знаю. Пытаясь освободиться, он запутал леску и залез под корни, откуда извлек его чуть живым. Вытащить крючка не мог, так с удочкой и принес домой.

Дед, зажав между коленями чирка, долго и осторожно вытаскивал крючок, помогая себе кодочигом, которым ковыряют лапти. Потом выпустил и сказал, что уткам надо осенью лететь далеко, в теплые края и что в этот перелет им приходится очень трудно.

Охота на уток никогда во мне не вызывала азарта. Не нравится она главным образом, потому, что никакого уменья не требует, кроме отличной стрельбы. Выгоняй из камыша птицу и стреляй. Что тут интересного? А стрельба на перелетах?

Я однажды был свидетелем такой охоты. Шла морская северная утка плотным табуном над водой и даже над лодкой не делала горки. Два часа раздавалась непрерывная пальба, потом охотники добивали подранков.

Взяли штук по тридцать-пятьдесят за одну охоту, а потом раздавали родным и знакомым, хвастаясь умением. А в такой охоте ничего и не требуется, кроме хорошего ружья и холодного сердца.

Мы жили в лесу и держали скотину. При необходимости приходилось ее забивать. Это считалось работой. Однажды волки порвали теленка. Дома никого не оказалось кроме бабушки и меня. Пришлось эту работу взять на себя. Тогда мне было десять лет. Была необходимость. А пятьдесят уток за охоту — бессмысленное убийство. Зачем столько?

Как дичь, утка мне не нравится, а как птицу люблю, Пусть она у нас никогда не переводится и пусть, как говорил мой дед, летит осенью в теплые края, чтобы весной оживить наши пруды, озера и речки кряканьем и веселым плеском в камышах.

КОПАЛУХА

Однажды в конце апреля я возвращался с тетеревиного тока. В то пасмурное утро тетеревов прилетело мало, токовали вяло, были осторожны, подозрительны и к моему укрытию не приближались. Я просидел напрасно, только промерз зря.

Шел домой ни с чем. Вдруг лес будто рассмеялся от того, что выглянуло солнце. И мне стало нисколько не досадно, что охота не удалась.

Сел я к родничку на солнышко, пригрелся и задремал, навалившись на лиственницу. Встрепенулся от шума, прямо над головой села большая птица. Не спуская с нее глаз, потянулся к ружью, посадил ее на мушку и выстрелил. Птица упала. Это была копалуха — большая лесная курица. Перья у нее красно-желтые с темными пестринками, голова с небольшой бородкой и как бы горбинкой на шее, короткий, но крепкий клюв. Никаких ярких красок, и все же она была очень красивой. Довольный, я отправился к дому.

Дома меня встретила бабушка с восторгом, как всегда, когда что-либо приносил из леса, будь то кружка земляники, корзинка обабков или рябчик.

— Вот и вырос ты, — хвалила бабушка, расположившись чередить птицу.

Я был горд собой и рад, что семья будет есть мясо.

— Иди-ка, Вася, иди сюда, — позвала бабушка, — погляди-ка, что у копалухи-то внутри.

Я посмотрел. Там было яйцо и несколько зародышей, один меньше другого.

— Вот сколько глухарей бы выросло, — сказала бабушка.

Я перестал чувствовать себя героем. Выходит, я не дал тем глухарям родиться.

С тех пор я никогда не стрелял ни в копалух, ни в тетерок.

ЗА КОЗЛАМИ

Была война. Отец ушел на фронт. Я остался в семье из мужчин старшим. Мне было двенадцать лет. Мы жили в лесу. Приходилось трудно. А когда у нас замерзла картошка, то и совсем тяжело. И тогда однажды я пошел в Березовую гору с намерением чего-нибудь добыть. Снегу в тот год было очень много. Следы трех косуль привели к остаткам стога. Завидев меня, звери ушли за гриву. Под гору я их стал догонять, так как на лыжах я не проваливался, а они ныряли в снег почти с головой.