Ночная певица - [37]

Наверное, мы ужасно портили себе ноги всеми этими случайно купленными шузами. Даже если размер не подходил, они все равно покупались — потому что были фирменными, то есть отличными от большинства местных. А это было самым главным — отличаться, не быть как все, выделяться, быть непохожим… Не то что сейчас! Все в "говнодавах", все с рюкзаками…

Моей первой покупкой на Западе, в городе Вене, когда все эмигранты усиленно покупали венские сардельки, была, конечно же, обувь. Правда, я по совет-ской привычке, видимо, не стала долго и придирчиво ее примерять, ну и купила не самые удобные туфельки. Но!!! К ним у меня в тон была подобрана сумочка, платье с кожаным ремнем… В общем, когда я в таком виде появилась в Риме, в эмигрантской организации, меня как-то и за эмигрантку не хотели принимать. А в Риме, в этом невообразимом городе, была своя мода. И я тут же бросилась покупать местную обувь. Все носили шпильки и делали бедрами зигзаги, благо, юбки были на всех чрезвычайно узкими, хотя и с разрезом. У меня разрез был о-о-о-о-чень высоким и шпильки были о-о-о-о-чень тонкими. За мной гонялись местные сексуально озабоченные итальяхи — в малюсеньких машинках, сигналящие и кричащие ругательства другим "водилам", окликающие меня: "Синьорита!!! Ма ке белла!"* Я стала там Натали, бойко болтала по-итальянски и постоянно тратила деньги еврейской организации на шмотки. К тому же мой муж, живший к тому времени в Лос-Анджелесе, оставил для меня кое-какие деньги в Риме… Их я тоже тратила исключительно на одежду. Виа Венето — блистательная улица Рима — была мной очень хорошо изучена в плане магазинов и кафе. Поэтому, когда я приземлилась в Эл.Эй., мой муж печально почесал затылок и даже спрашивать не стал, осталось ли у меня сколько-то денег. На мне были шикарные замшевые туфельки, замшевая же сумочка на цепочке через плечо. И я вполне соответствовала образу "сучки с сумочкой" из песни Хвоста.

Я так прекрасно помню эту замшу — она была как живая, и я очень долго хранила и туфельки, и сумочку из Рима, благо, я знала советский, мамин, способ очистки замшевых изделий. Их надо было держать над паром, у носика кипящего чайника, чтобы замша размякла, сделалась чуточку влажной, ожила, стала ворсистой. Потом ее надо было тереть черным хлебом. С ума сойти, корочкой! Ну, в Америке у меня была уже резиновая щеточка…

Американская обувь была ужасна. Особенно та, начальной эмиграции. Мой муж все время хотел мне купить какие-то кеды или плоские сандалии. А я все-таки умудрилась найти магазин с испанской обувью. До Беверли-Хиллз было еще далеко со всеми их Родео-драйвами… Но я сумела купить себе много разных обувок, и они очень даже котировались на фэшн шоу, в которых я уже вовсю принимала участие. В конце семидесятых еще не многие дизайнеры имели свои же линии обуви, поэтому манекенщицы обязаны были притаскивать с собой мешки со всем, что у них есть. Дизайнеры, приезжающие из Нью-Йорка, привозили "свою" обувь, а у "Хальстона" была действительно своя. Какие-то, помню, босоножки с блеском из бисера.

Мой следующий муж очень любил покупать мне обувь в Беверли-Хиллз. Обычно это происходило после ссор. Мы ехали на серебристом "Мерседесе", поблескивающем на солнышке Вилшир бульвара, в глазах у меня поблескивал огонек "сучки с сумочкой", на безымянном пальце поблескивали бриллианты обалденного кольца, найденного везучим мужем в ночном клубе… за него даже объявляли награду в тысячу баксов… сколько же оно стоило? А, все равно досталось сестрице мужа. За всю нашу "блистательную жизнь" пришлось расплачиваться! Не обувью же сношенной — бриллиантами!

Но пока мы были молоды и счастливы — почти по Хему! — безоглядно расплачивались кредитными картами. Особенно в магазине "Райт Банк", по одноименному названию района Парижа, то есть "Правый Берег". Там были приобретены великолепные сапожки "Мод Фризона" болотного цвета, в которых я щеголяла потом в Токио и напоминала японцам о советской мощи (своим ростом в метр девяносто два!). Там же мы купили чудесные босоножечки — синие с алым ободком, неровно вырезанным, вроде египетского чего-то, и они слегка перламутрились. Там же были куплены сиреневые замшевые туфельки, облегающие ногу, как перчатки, и к ним же сумочка — со всеми этими приобретениями мы отправились на мое выступление в какую-то паблик скул, где собралась куча ностальгирующих евреев и где я исполняла им песню "Я люблю тебя, Россия". Они там очень плакали, и на бис я исполнила им "Ивушку". Мой муж стоял за кулисами, а потом сказал, что я была лучше всех, и повез меня в ресторан есть устрицы и запивать их шампанским.

Ну, в общем он, видимо, то же самое делал потом с Любой Успенской, которая тогда была еще в Киеве. А может, уже в "Одессе" — ресторане на Брайтоне. Кошмарный там, помню, пол и две "шмары" в одинаковых "плюшевых" комбинезончиках: одна — Марина с контральто, другая — Люба с косичками. Что у них на ногах было — не помню, но про Беверли-Хиллз они еще не знали, Люба так уж точно. Пели они, по-моему: "С добрым утром, тетя Хая, — ой-ей-ей! Вам посылка из Шанхая — ай-яй-яй! А в посылке два китайца — ой-ей-ей! Два китайца красят яйца — ой-яй-яй-яй!!!"