- Четверо, — ответил Раинер и опустил глаза.
- Я вижу только один выход, — мрачно буркнул настоятель, испепеляя меня взглядом. — Ее придется принять в Орден. Временно, — выдохнул он, осознав, что творит. — Пока не найдем другой активатор.
Я резко сжала руку в кулак, и во дворике как будто стало светлее. Лично я выход из ситуации видела совершенно другой — бежать! Скорей в привычные трущобы, бес с ней, с мечтой выбраться из Нищего квартала, там я, по крайней мере, уже своя! А с неупокойниками пусть разбираются сами храмовники, раз уж все из себя такие мужественные, что аж четырнадцать поколений — ни-ни…
Проблем было только две — раскроенные стопы и подвернутая-таки на мусорной куче лодыжка, и без того прилично попортившая жизнь. Дать деру сразу не получится — поймают.
- Я не стану вступать ни в какой Орден, — не очень уверенно пробормотала я себе под нос — но услышали оба. И если настоятель глядел на меня с усталой, чуть брезгливой, но все же понимающей усмешкой, то Раинер сразу вызверился.
- Не станет она, — прошипел храмовник. — Молодая, здоровая девка. Вернется на улицу и будет торчать с протянутой рукой…
Прислушиваться к трудноопровержимым аргументам я не потрудилась.
- Брат Раинер, — я чуть поклонилась в его сторону, — куда я вернусь и что буду делать, никак не скажется на делах храма. Артефакт я готова продать.
Раинер, впервые услышавший от меня осмысленную фразу, ответил таким удивленным взглядом, что я спохватилась: от волнения моя речь мало походила на общепринятый простолюдинский говор — но исправляться было поздно. Храмовник уже обшаривал меня тяжелым взглядом профессионального хранителя порядка, наверняка замечая то, чему поначалу не придал никакого значения: маленькие кисти рук с тонкими пальцами, посадка головы, осанка и узкие щиколотки, провокационно выглядывающие из-под оборванного подола. В свете дня все это бросалось в глаза, как шелковые заплатки на льняном платье, но ночь и гроза делали свое дело.
- Вот же… — поняв, что ругаться при наставнике не очень-то предусмотрительно, Раинер замолчал, но потом все-таки не выдержал: — Откуда вы сбежали, госпожа? Из-за чего?
Будь это кто-то другой, я бы рассмеялась. Но боевой послушник и его жутковатый наставник к веселью не располагали, и я ограничилась тем, что позволила себе сесть поудобнее и бледно улыбнулась.
- Я не госпожа, Ваше Святейшество, брат Раинер, — просветила я обоих сразу. «А потому и не собираюсь свою монетку просто так жертвовать храму!» — осталось невысказанным, но, кажется, они это и так поняли.
- Вот что, — настоятель поднялся со скамейки и болезненно поморщился, схватившись за поясницу, — я думаю, Бланш не откажется отмыться и обогреться во внутренних помещениях. А за завтраком обсудим дальнейшую судьбу артефакта.
Я подавилась протестами. Отмыться?! Благоухающая храмовым мылом женщина вызовет что угодно, кроме жалости. Как работать-то потом?!
Но, если по совести, отмыться мне хотелось. Давно и мучительно сильно. А тут еще и мыло дадут!
И, если задуматься… кажется, срезанный у храмовника тощий кошель круто изменил мою жизнь, к чему бы ни пришли завтрашние обсуждения. Заставят меня вступить в Орден или выкупят монетку — это шанс никогда не возвращаться в трущобы. Ну, разве что во втором случае — через пару лет, когда закончатся вырученные деньги. Но это еще зависит от того, какую цену заломить…
Погруженная в свои мысли, я покорно пошла во внутренние помещения за злющим Раинером, периодически косящимся на меня через плечо. Если бы я знала, что разбуженная ради такого дела прислужница, прикинув, сколько раз придется менять воду в бадье, попросту вытряхнет меня из лохмотьев и для начала выставит обратно под дождь, покорности было бы гораздо меньше.
Без толстого слоя грязи я чувствовала себя почти что голой.
Под защитным колпаком из уличной пыли и человеческого пота обнаружилась непривычно светлая кожа, сейчас чуть стянутая от воды и мыла; из-за давно позабытого ощущения чистоты казалось, что меня с ног до головы натерли мятой. Волосы, прежде образовывавшие что-то вроде спутанного войлочного шлема, теперь распушились и обрамляли лицо мягким каштановым облаком. Прислужница ворчала, что ей пришлось извести месячный запас моющих средств, но, по всей видимости, результатом своих трудов осталась довольна.
В отличие от меня.
В общую трапезную меня не пустили, чему я втайне порадовалась — попадаться в нынешнем незащищенном виде на глаза целому Ордену не хотелось совершенно. К счастью, старик настоятель предпочитал завтракать в своих покоях — и, судя по всему, чревоугодничал несколько больше, чем то позволял устав, но на этот счет я предпочла промолчать. Все равно поделится, куда ж ему теперь деваться?
Наставник храмовой дружины, по всей видимости, думал точно так же, потому что коротко кивнул вместо приветствия и указал на место напротив себя, где стоял второй столовый прибор. Я покорно уселась, судорожно пытаясь вспомнить, чем тут что полагается есть, но потом махнула рукой. Не может же он всерьез ожидать, что уличная попрошайка покажет отменное знание светского этикета и правил поведения за столом?
