Ночная - [2]

Тяжелый запах наплывал мутноватыми волнами. Дождь прибивал к земле прибрежные заросли осоки и рисовал круги на спокойной темной воде. На спине мертвого храмовника со значением надувала зоб жирная грязно-коричневая жаба.

Вокруг было тихо, а второй день без еды странным образом придавал сил — правда, скорее духовных, чем физических, но я все равно прикусила губу и сделала маленький шажок вперед.

Ноги храмовника, едва виднеющиеся в болотной воде, не шевелились. Из островка ряски возле откинутой в сторону руки показалось острие темно-коричневой раковины прудовика, а минуту спустя — и сама улитка, поползшая исследовать вторгшуюся в ее владения конечность.

Увидев это сокровище, я решительно откинула со лба мокрые пряди, под дождем быстро лишившиеся меловой седины, и подобралась ближе. Ничто не воняло так, как жирный прудовик, сваренный в собственном соку. Да и на боку храмовника призывно выпирал из-под плаща тощий кошелек…

Жаба низко и протяжно квакнула — и спрыгнула со спины послушника, не желая оказаться дополнением к запаху из улитки. Я вздрогнула от неожиданности и, проводив ее взглядом, протянула руку к кошельку, отогнув самый краешек ритуального плаща, — и тогда храмовник глухо застонал, не приходя в себя.

Я замерла, выжидая. Но он снова затих, и я срезала кошель привычно скользнувшим в ладонь «коготком». Не пересчитывая, сунула в рукав, сцапала прудовика за ракушку, не позволяя ядовитой слизи коснуться кожи. В моем ремесле настоящие язвы и ожоги ни к чему, а пальцы послушника там, где проползла улитка, уже покраснели и начали опухать. Поэтому я отрезала лоскуток от его плаща, окунула в болотную жижу, делая ткань неузнаваемо грязной, и завернула в нее прудовика. Разводить огонь здесь, за городскими стенами, было слишком рискованно, а в трущобах Нищего квартала запах улиточного варева сразу привлечет покупателей (и отпугнет всех посторонних).

Я уже спрятала кулек с прудовиком за пояс, на всякий случай отгородившись от ядовитой слизи еще и слоем мокрых лохмотьев, когда сообразила, что раны храмовника слишком высоко, чтобы их мог нанести гиблокрыс. И что следы у основания черепа самого гиблокрыса слишком уж напоминают отпечатки человеческих зубов.

Страх за свою жизнь все-таки пересилил голод. Я развернулась и бросилась бежать прежде, чем храмовник очнулся неупокойником, но все же опоздала. У спасительной дыры в стене стоял, скаля прокопченные зубы в посмертной ухмылке, обгоревший до неузнаваемости колдун.

Кажется, поначалу он и не пытался за мной гнаться — будто бы просто чего-то ждал. Сквозь прогоревшую грудную клетку беспрепятственно тек дождь и просвечивали камни крепостной стены, и это зрелище отчего-то так заворожило меня, что я сделала еще несколько шагов к спасительной дыре, пока мой скудный опыт общения с неупокойниками, объединившись с инстинктом самосохранения, не подсказал единственную верную линию поведения.

Еле успев погасить инерцию, я повернулась и припустила вдоль стены, едва не подвернув ногу.

Скудный опыт общения неупокойника с живыми подсказал верную линию поведения и ему, и за моей спиной в такт быстро приближающимся шагам зачавкала грязь. Я опрометчиво оглянулась через плечо и, резко выдохнув, подхватила липнущий к ногам подол и поднажала, судорожно соображая на ходу.

До следующего стока не так далеко, но там дыру в стене перекрывает решетка — ржавая, но еще довольно крепкая. Я не успею выломать прутья, чтобы пролезть. Оставались городские ворота. Пусть стражники ни за что не пустят в город еще одну оборванку, но для себя, любимых, при виде неупокоенного колдуна ворота уж точно откроют, а там главное — как-нибудь прошмыгнуть и домчаться до трущоб.

Босые ноги суматошно шлепали по лужам, вязли в грязи, сокращая шансы на спасение. Но то ли смерть, то ли «святой» огонь лишили колдуна его способностей — во всяком случае, когда я рискнула снова обернуться, он неутомимо бежал следом, вывалив набок иссушенные остатки языка, и не даже не пытался запустить каким-нибудь заклинанием.

Испуганный вопль был излишним. Я со свистом втянула воздух сквозь стиснутые зубы. С прошмыгиванием у меня проблем никогда не было, а вот с забегами на длинные дистанции…

До ворот никак не меньше версты. Отсыревшие ноги немели, мокрые лохмотья хлопали по лодыжкам, еще больше затрудняя бег. А вот мертвый колдун по понятным причинам уже никогда не устанет. Не то чтобы я ему завидовала…

Но снова оборачиваться на бегу не стоило. Он был уже совсем близко.

На ходу соображалось с трудом, иначе было не объяснить, почему я вместо того, чтобы быстро спрыгнуть с мусорной кучи, забившей второй сток, пронзительно закричала, окончательно сбив дыхание. Неупокойник, воспользовавшись заминкой, наконец догнал меня, протянул почерневшую ладонь, хватанул за рукав. Я шарахнулась, и прогнившая ткань порвалась, но меня это не спасло — под ногой внезапно оказалось что-то склизкое, и я, не успев ничего сообразить, испуганно пискнув, шлепнулась на кучу отбросов. Из остатков рукава, жалобно звякнув, выпал украденный у храмовника кошель.

Колдун замер. Глаз у него уже не было, но я откуда-то точно знала, на что уставился обгоревший труп, и проворно цапнула кошель, быстро распуская завязки. Если уж один вид остановил мертвяка, так может, содержимое и вовсе прогонит?..