Ночь Волка - [9]

– Интересно, – сказал Марат, выпускник философского факультета.

– Нет, я, конечно, понимаю, как рискованно с моей стороны талдычить о философии в присутствии дипломированного специалиста, аспиранта.

– Бывшего, – поправил Марат.

– Неважно, если бы не перестройка, ты был бы сейчас кандидатом наук, а то и доктором.

– Давайте выпьем за любовь, – предложила Вероника, прервав Шилова.

– Правильно, Вероника, – одобрительно сказала Галя, – пейте, хватит спорить.

– Во-первых, мы не спорим, а философствуем, – обиженно сказал Шилов, – чтобы ты, Галя, необразованная селянка, знала, вся древнегреческая философия, начиная Сократом и, кончая Аристотелем, рождалась за стаканом водки, то есть вина, во-вторых, тост за любовь несравненно выше тоста за философию, поэтому я даже не обижусь. А выпью стоя, как гусар.

Шилов поднялся, оттопырил локоть и выпил. Галя подождала, пока он закусит, а потом сказала:

– У меня, Шилов, между прочим, высшее образование, а у тебя кроме аттестата зрелости за душой ничего нет.

– Как это нет, а жизненный опыт, – возмутился Шилов, – подумаешь, высшее образование, у Сократа, например, тоже не было высшего образования.

– Шилов, не отвлекайся, – попросил Марат, – ты говорил о философской формуле.

– Сейчас, сейчас, – спохватился Шилов, – сосредоточусь, ага, вот, значит… Сократ, опять же, утверждал, что вечно лишь то, что находится в движении.

– Это не совсем так, – поправил Марат, – Сократ сказал, что бессмертно то тело, что приводит в движение само себя, в отличие от тел, получающих толчок к жизни извне.

– М-м – да, произнес Шилов, – ну да, Бог с ним, спорить не буду, тем более с философом. Я вывел зависимость печали от движения, говоря иначе, никакая тоска не властна над человеком, находящимся в движении. Покой обессмысливает человеческое существование, от него происходит тоска, хандра, сплин; человек начинает задумываться, как герой писателя Платонова, и все, пиши – пропало и его увольняют с работы. Вот, Галя, например, всегда жизнерадостна, а почему, а потому что она ажно на трех работах трудится, ей некогда задуматься о смысле существования.

– А ты, Шилов, тоже выделяешься легкостью бытия, хотя и нигде не работаешь, – заметила Вероника.

– Как это я не работаю, – возмутился Шилов, – я ножи точу, разве ж это не работа.

– Ну, ты же не каждый день работаешь, – не унималась Вероника.

– Нет, не каждый, – согласился Шилов, – а только, когда деньги кончаются.

Галя хотела сказать Шилову о своей жизнерадостности, о том, что за ней стоит, хотела сказать что-то злое, но в этот момент увидела своего отца. Он стоял под крюком, на котором когда-то висели лосиные рога, и с которого его сняли прошлой зимой, после того, как он провисел два дня. Отец смотрел на Галю с тем жалобным выражением лица, которое она ненавидела в нем. Это выражение появилось у него после смерти матери. Шестидесятилетний мужчина превратился в растерянного ребенка, которого вдруг забыли на улице.

Галины родители прожили долгую счастливую жизнь в любви и согласии; они так любили друг друга, что им даже не было дела до своей дочери. Галя рано поняла это; в интернате, в райцентре, куда ее отдали после шестого класса, но смирилась с этим уже в Москве, в институте. В родную деревню Галя уже не вернулась, сельское хозяйство России приходило в упадок. После смерти мамы, отец продержался полгода, и все полгода он смотрел на дочь с этим выражением страдания на лице, ежеминутно ожидая сочувствия, словно она сама не нуждалась в жалости.

Кивнув ей, отец вышел из комнаты. Через открытую дверь Галя видела, как он что-то ищет в прихожей. Шилов ненадолго завладел ее вниманием, а когда Галя вновь посмотрела в прихожую, отца уже не было.

– Давайте выпьем за родителей, – предложила Галя и пододвинула к Шилову свою рюмку, – чтобы были здоровы и живы, те, у кого они есть, и царствие небесное тем, у кого их уже нет.

Мужчины выпили, а женщины пригубили, после этого наступило молчание, которое нарушил протяжный волчий вой.

– Ничего себе, – сказала испуганная Вероника.

– Где-то, совсем рядом, – констатировала Галя.

– Пойти шмальнуть что ли? – предложил Шилов.

– Не надо, – остановил его Марат, – а то еще что-нибудь перебьешь.

– Обижаешь начальник, – сказал Шилов.

Вой повторился, но уже на более высокой ноте и длился дольше предыдущего.

– Это уже вызов, – произнес Марат.

– Нет, я все-таки шмальну, – сказал Шилов.

Схватив ружье, он вышел на крыльцо и выстрелил в воздух.

– Ни к чему это, Саша, – укорила его Галя.

– А пусть знают гады, как выть в нашем лесу.

– А это еще вопрос, кто в чьем лесу воет, – заметила Вероника.

– Господа, кажется, среди нас шпион, – угрожающе сказал Шилов, – в наши стройные ряды затесалась пятая колонна.

– Сам дурак, – ответила Вероника, и показала Шилову язык.

Шилов обратился к Марату:

– Сэр, ваша дама оскорбила меня.

– А зачем ты ее шпионкой обозвал?

– А она за волков заступается.

– А может я из гринпис, – сказала Вероника, – и еще лидер движения «Свободу морским котикам».

– Кому, кому свободу? – с улыбкой переспросила Галя.

– Морским котикам, – повторила Вероника.

– Это ты волкам скажешь, когда они глодать наши кости будут, – заявил Шилов, – а я предлагаю выпить…