Ночь Волка - [49]

– Доброе утро.

– Если оно доброе, то я значит, в жизни ничего не понимаю, – страдальчески сказала Вероника, – а это, что в рюмках?

– Коньяк.

– Только под расстрелом.

– Надо.

– Нет.

Елисеев улыбнулся, вышел из комнаты и через минуту вернулся, держа в руках черный пистолет. У Вероники округлились глаза, она поспешно взяла рюмку, зажмурилась и выпила коньяк.

– Лимончиком закусите, – предложил Елисеев.

– Конечно, – быстро согласилась Вероника, – обожаю лимоны, особенно с утра пораньше. А вы все так буквально воспринимаете?!

– Ну, вы пошутили, и я пошутил.

– Тогда можно убрать это.

– Легко.

Сунул пистолет в карман.

– Массаж стоп не желаете? – спросил Елисеев.

– Никакого массажа, – наотрез отказалась Вероника, – все эти массажи плохо кончаются.

– Ну, как знаете.

Через месяц, когда они проснулись в одной постели, Елисеев с грустью сказал:

– Я старше тебя почти в два раза.

Вероника ответила, ласково проведя ладонью по его лицу:

– Не знаю, что меня больше возбуждает, этот факт или твой черный пистолет. А массаж стоп будет?

Воспоминание так больно кольнуло его, что Елисеев извлек из потайного места «Вальтер», подержал на весу его холодную тяжесть, а затем сунул в карман. Вылез из машины, открыл багажник, достал оттуда складную саперную лопату и стал откапывать увязшие в снегу колеса.

На заснеженный лес легла ночь, темная вверху и более светлая внизу у белого покрова. В свете фар было видно, как сыпется мелкая и сухая крупа. Елисеев копал с такой яростью, что вскоре все четыре колеса были освобождены. Вытер пот со лба, бросил лопату в багажник, сел за руль, включил пониженную передачу и поехал дальше. Через несколько сот метров машина вновь увязла; Елисеев выговорил длинное замысловатое ругательство и полез в багажник за лопатой.

– … Как же у тебя все ловко, получается, – сказал Марат, не отводя напряженного взгляда от двух, направленных на него стволов, готовых в любое мгновение извергнуть смерть.

Это было завораживающее зрелище.

Костин ухмыльнулся.

– Когда же ты успел разрядить мое ружье? – спросил Марат. Он старался вовлечь Костина в разговор. Хотя еще и не понимал, какую цель при этом он преследует. Их разделял круглый стол овальной формы, достаточно большой, чтобы свести его шансы к нулю.

– Видишь, какая хитрая штука жизнь, – продолжая ухмыляться, философски заметил Костин, – только, что ты в меня целился, а теперь я в тебя.

– Это называется перемена участи, – сформулировал Марат.

– Вот, вот, именно так это и называется, садись, поболтаем еще, времени у нас хоть отбавляй, пристрелить тебя я еще успею, когда мне еще встретится такой образованный собеседник?

– Марат сел и взялся за виски.

– Что морщишься? – спросил Костин, – компания не по душе?

– Голова болит, у меня в рюкзаке таблетки. – Я возьму, если ты не возражаешь.

– А ты знаешь, что есть только одно единственно верное средство от головной боли – гильотина. У нас, как раз такой случай, так, что потерпи немного.

– У тебя, оказывается, есть чувство юмора, – сказал Марат, – вот уж чего не ожидал, правда, юмор висельника.

Направленные на него стволы, не давали осознать весь ужас происходящего.

– Ты тоже веселый парень, – сказал Костин.

– Разве? – удивился Марат.

– Ну да, ведь из нас двоих висельник, скорее, ты, чем я.

– Нет, висельник – это нарушитель закона, а я – жертва.

– Так и я тоже жертва, жертва обстоятельств.

– Ты, скорее жертва аборта, – заметил Марат.

Ухмылка сползла с лица Костина, держа в руках ружье, он приблизился к собеседнику и, вывернув локоть, ударил его прикладом в лицо. Словно что-то взорвалось в голове Марата, охнув, он повалился на пол.

Поверженный враг вызывает у человека определенные чувства. Костин не остался равнодушен к этим чувствам, несколько раз ударил ногой. От этих ударов, Марат быстро пришел в себя, благо, что убийца был в резиновых сапогах – больно конечно, но обошлось без членовредительства. Вот нос возможно сломан – кап, кап капает кровь. Попытался подняться, но в затылок уперлись железные кольца.

– Руки вытащи, – приказал Костин, – чтобы я видел, на спину положи.

– Марат подчинился. Костин отцепил от ружья брезентовый ремень, связал руки. Скомандовал:

– Вставай, – и помог подняться; усадил на стул и привязал к нему своим офицерским ремнем.

– Потом пошел сел напротив, положил ружье на колени.

– Продолжаем разговор, – сказал он.

Марат потрогал кончиком языка разбитую губу, слизал с нее кровь, сплюнул на пол.

– Экий ты парень разговорчивый, – заметил он, стараясь не шевелить губами; каждое движение причиняло боль, кроме того, болел нос, из которого продолжала сочиться кровь.

– Так на чем мы остановились, – спросил Костин.

– Отчаянный ты человек, – сказал Марат, – неужели рассчитываешь остаться безнаказанным.

– Не волнуйся за меня, – успокоил его Костин, – я знаю, на что рассчитывать.

– Шилов скоро должен вернуться. Чего ты ждешь, урод? Стреляй уже, или беги в лес прячься, тебе все равно уже не жить. Кто-нибудь из нас, тебя все равно кончит; Шилов, я, или волки.

Шилова можешь вычеркнуть, – сказал Костин, – вместе с его бабой, что касается волков, то они, наверное, сейчас их и доедают, ну, а с тобой, по-моему, все ясно – поболтаем о том, о сем, потом пристрелю и пойду своей дорогой, а ты пойдешь своей – туда или туда – Костин ткнул указательным пальцем сначала вверх, а потом – вниз, – грехов то много, поди.