Ночь в Кербе - [37]

А раз так, понял, значит, и позиции мои чересчур слабы. Люди ведь шутят, чтобы в случае чего быстро сдать назад и сказать — это не всерьез. Боятся ответственности. Что же. Я пожал плечами еще раз, с благодарностью принял стакан вина от промелькнувшей мимо, как привидение, Катрин. Молодежь давно уже мешала перно с пивом. Бочком слез со стула, примостился на чьей-то кофте.

— Donc, — сказала вдруг Ева. — Vous voulez quitter lе champ de bataille[132].

— Oui, mais juste pour la raison qu’il n’y a pas la différance entre la victoire et lа défaite[133], — сказал я. — C’est drole, à propos, On parle français — mouvais français dans mon cas — comme les héros de Tolstoi[134].

Ева кротко улыбнулась, как всегда делала, если ей нечего было сказать.

— Mais en quoi le faire si vouz gagnez votre vie[135], — сказала она.

— Видите ли, я не писатель comme il faut[136], — сказал я, для меня это было лишь рефлексией, способом понять мир, привести себя в соответствие с… Просто способ жить… Увлечение, ставшее смыслом жизни.

— Но вы ведь зарабатывали достаточно, чтобы жить? — простодушно, как всегда это получается у французов, говорящих о финансах, спросила она.

— А oui, oui, tout à fait[137], — быстро и растерянно соврал я, пытаясь понять, что стояло за этим вопросом.

Неужели она пыталась понять, смогу ли я содержать нас? Волна радости и легкой тревоги охватила меня. Развязка так близка?.. Конец моим мучениям — таким страстным, таким тяжким, таким…

— …Сладким! — крикнул, хохоча, Жан-Поль.

Он уже стоял надо мной и лил вино из кувшина в стакан.

— Простите? — изумился я.

— Я говорю, вино от перно приобретет сладость, — пояснил Жан-Поль, протягивая стаканчик. — И хотя смешивают его обычно с пивом, я очень рекомендую этот удивительный пиренейский коктейль, вот уже тысячи лет способ…

— Все он врет, Владимир, — бросила на ходу Катрин, обносившая собравшихся закусками, — нет здесь ничего подобного!

— Кураж, Владимир! — крикнул от костра бородатый юнец в шортах и тельняшке.

— Русским не впервой мешать крепкое с вином, Владимир! — завопил другой, побывавший как-то, по его словам, в Москве.

— Allo, Владимир.

— À propos, Владимир.

— Mais Владимир…

Я спрятал лицо от этого «Владимир» — летящего в меня со всех сторон — шума и огней в стакан и выпил сладковатую жидкость, отдающую какими-то травами, горными и потому свежими, удивительно горькими и одновременно сладкими, пахучими, словно с другой планеты и невероятно здешними. Будто травой с пастбищ я закусил, вина выпив. Вино местное спустили по горным рекам, и дали пройти сквозь землю, поросшую ягодами, а потом собрали в колодцах и, отстояв на морозе в горах зимой, дали оттаять ручьями, а после собрали в бутылки.

Когда я допил залпом и повторил все, что почувствовал, мне зааплодировали. Оставалось закусить стаканом. Наконец-то я стал понятен…

Жан-Поль переместился к следующему гостю, — торжественные клики, поднятые стаканы — я же, под стрекот сверчков Керба, постарался перевести дыхание.

— А под какой маской живете вы, Владимир?

Вопрос Евы не сразу дошел до меня. Я повернул к ней лицо, всмотрелся. Ева, нисколько не смущаясь, ждала.

— Я… я не знаю, — сказал я, подумав. — Иногда мне казалось, что я Гамлет, но, по некотором размышлении, я пришел к выводу, что переоцениваю себя. И общего у меня с Гамлетом только одышка, да ее спровоцировавшая излишняя полнота…

— Мне, напротив, кажется, что вы склонны себя не любить, — заметила она, не обращая внимания на мои жалкие попытки кокетничать. — Это, видимо, связано с тем, что вас вообще в жизни мало любят.

— Значит, я это заслужил, — сказал я, вздернув голову, ведь меня вызывали на бой. — Да и трудно любить человека без определенных внешних и внутренних свойств… — Ведь иногда мне кажется, что я надевал и снимал различные маски так часто, что совершенно стер свое настоящее лицо, — закончил я, попробовав ответить честно на изначальный вопрос. — И давно уже утратил себя.

— Il faut chercher[138], — сказала она.

Разгоравшаяся дискуссия погасла. В отличие от полыхнувшего в сторону двух девушек — снова счастливый хохот, взвизг, сноп искр — костра. Вежливость и равнодушие почувствовал я в словах Евы. Ma Damе встала. Опять уходит… Я вновь, вновь затянул… Опять не решился… Потерял момент… Я в который раз почувствовал себя спартанским юношей, которому спрятанный лисенок выедает потроха, но который должен делать вид, что он в порядке.

— Вы уже покидаете нас? — спросил я.

— Mais si, — сказала она, и что-то разжало мое сердце.

— Juste petite promenade dans le valley[139].

— C’est trop tard pour promenadе[140], — заметил я.

Она молча поглядела в костер. Компания у огня оживленно болтала… настолько оживленно, что мне почудилось, будто они нарочно не замечают нас. Ева наконец произнесла то, что я слышал от нее, наверное, раз пять:

— C’est jamais tard[141], Владимир.

Сказала ли она это со значением? Мне показалось, что да. Ошибки быть не могло. Сердце мое забилось землетрясением гор в Пиренеях. Если бы рядом с нами находилась лавина, она бы сошла. Хохот и болтовня у костра шумели фоном, словно поток горной реки, огни слились в один яркий и ослепительный свет — свет надежды. Досчитав до десяти, я обернулся. Ева исчезла. Я снова посчитал — нарочито сдерживая себя и по-французски, чтобы получилось медленнее… sept… huit… neuf… dix…