Ночь умирает с рассветом - [83]

Сразу во всех дворах залаяли собаки, на улицу выбежали мужики. Нефед в густой тени заборов пробирался к своей избе.

Пора юности, пора цветения...

По берегам быстрых, горных рек, в солнечном затишье между лесистых склонов растет забайкальская дикая яблоня. Весной молодые, сильные соки устремляются из согретой солнцем земли к высоким ветвям. С неслышным шумом лопаются почки, на свет появляются клейкие, прозрачные листочки. Кажется, можно разглядеть, как по тоненьким жилкам стремительно мчится буйная зеленая кровь... Пройдет недолгое время, и яблоня оденется праздничным розовым цветом.

Но бывает, что вдруг снова ударит мороз, выпадет снег... И сразу осыплется с яблони розовый цвет, поникнут ветви.

И не только с яблоней так. Когда в полях созревает обильный хлеб, крестьянин знает, что еще рано радоваться богатому урожаю, может прийти нежданная темная туча, тяжелый град выбьет, пригнет к земле опустевшие, легкие колосья... Тогда скудная будет осень.

В человеческой жизни иначе. Ураганы и вихри, потрясения, удары и новые смелые взлеты способствуют быстрому душевному созреванию. Человек не хрупкая цветущая яблонька, поникшая от утреннего инея... Чем труднее борьба, чем тяжелее досталась победа, тем сильнее и тверже становится человек. А если юность, чудесный миг цветения, проходит безмятежно и тихо, без волнений и гроз, без бурь и борьбы, — нечего ждать обильной осени, она не принесет зрелых плодов.

Лукерье выпало много бед, но тяжелое горе не согнуло ее. Она стала сильнее и выше, глаза сделались зорче, голова яснее.

Луша — председатель ревкома. Если бы возле был тятька, какой простой и ясной стала бы жизнь! Часто надо принимать важные решения, а что она знает, много ли видела на своем коротком веку? Да и все они, члены ревкома... С кем посоветоваться? Как поступить правильнее? Луша привезла из города полезные книжки, но разве найдешь в них ответ на все случаи жизни? Вот, если бы возле был тятенька...

Луша решила сходить на братскую могилу. Там похоронен отец... Она надела лучшее платье, уложила вокруг головы тугие косы, сказала тетке Катерине, что скоро вернется.

— Не на гулянку ли, девка? — рассмеялась Катерина, разглядывая Лушу.

Какая там гулянка... День был солнечный, теплый, с земли тянуло парной влагой. Луша торопливо прошла селом, там, за лесочком, могила. Дядька Василий хотел поставить на могиле большой крест, но ревкомовцы не дозволили. Соорудили из досок красное надгробье с пятиконечной звездой.

Луша первый раз пришла туда после похорон. Мрачный холм зарос молодой, свежей травой, могила обнесена невысокой деревянной оградкой. Луша подошла ближе, прислонилась к угловому столбику. По лицу текли слезы, она их не утирала... Сквозь слезы все виделось как в тумане, двоилось и будто двигалось. Вокруг было тихо и торжественно. Высокие сосны словно замерли, боясь шелохнуться, кустарник склонился к самой земле.

— Тятя... — про себя позвала Луша. — Ты слышишь меня, тятенька?..

С живыми надо разговаривать громко, мертвые понимают беззвучный язык мыслей.

Она долго, напряженно ждала, но вокруг было все так же безмолвно...

Луша прижала руки к груди, под ними билось и замирало сердце. Она долго стояла так, не спуская с могилы плачущих глаз. Губы у нее были плотно стиснуты, она чуть подалась вперед. Луша думала, поверяла отцу свои тревоги, делилась с ним радостями и невзгодами, спрашивала совета... Тятя, видно, услышал. Непонятная, светлая сила входила в нее, ложилась в голову ясными, четкими мыслями, наполняла сердце твердой верой. «Надо быть чистой и смелой, — мысленно шептала Луша. — Надо быть доброй и честной. Надо быть памятливой к тятиным строгим наказам, до конца дней своих любить родную землю». Луша опустилась на колени, припала к прохладной молодой траве, долго пробыла так... Потом встала и пошла к селу. Она не оглядывалась, но у нее было такое ощущение, будто кто-то добрый ласково смотрит ей вслед.

Лукерья не знала, кто в нее стрелял. На второй день у нее собрались члены ревкома. Семен явился последним. Бросил на стол шапку, тяжело сел на табуретку

— Всех гадов обошел, — глухо сказал он. — Думал, распознаю, которая сволочь. Ничего не заметил, не выдает себя, гнида... Надо сыскать, беда, если в селе такая тварь завелась.

— Лука стрелял, — решительно проговорила Фрося. — Кого хошь убьет, глазом не моргнет. Заарестовать его, а то и еще натворит.

Ведеркин тоже потребовал снова арестовать Луку.

— Ежели его убрать, — сказал он, — жизня сразу станет куда спокойнее. Лука баламутит, от него вред.

Лукерья тяжело проговорила:

— Нельзя Луку так трогать. Будет как прошлый раз... Не пойманный — не вор... А уж изловим, — глаза у нее сверкнули. — А уж изловим — не пощадим. Я что думаю: мы живем в одном селе. Здесь родились, выросли, а людей знаем мало... Сидим, ломаем голову: кто стрелял... А он, может, снова за кустом, с обрезом...

— На всех нас пули отлиты, — мрачно произнес Ведеркин. — Последние денечки доживаем на божьем свете.

— Ты чего, паря? — резко перебила его Лукерья. — Струсил? И нас пужаешь?

— Не струсил, — так же мрачно ответил Ведеркин. — И не пужаю. Чего мне пужать? Дело говорю: надо заарестовать Луку, чтобы боле не пакостил. Или...