Ночь умирает с рассветом - [71]

— Кого это — других?

— А Васька Воскобойников не беднее меня.

— С кем сравнился... — спокойно ответила Лукерья. — Воскобойников середняк, а ты, кулацкое отродье, угнетатель трудового крестьянства. Воскобойников своими руками хозяйство содержит, а на тебя все село робит. Вот отберем у тебя хлеб и отдадим сколько надо Воскобойникову, пущай в свою землю сеет. А тебя еще и не так прижмем, поскребешь спину о лесину.

Лука поднялся на крыльцо, зашел в избу, запер за собой дверь. Когда со двора выезжали ревкомовские подводы, груженные доверху хлебом, салом, всякой снедью, выбрался из двери, крикнул:

— Меня зараз не кончишь! Не уканаешь! Моего богачества на тыщи лет хватит! А с тобой, Лушка, посчитаюсь!

К Луше зашел перед отъездом Иннокентий Честных, почаевал, позабавился с Егоркой, который гулил в люльке, неумело улыбался, пускал пузыри. Иннокентий велел, чтоб Лукерья ровно через месяц непременно прибыла в город, на совещание председателей ревкомов — будет важный разговор о текущем моменте, о задачах революционной власти в деревне.

— В эти дни, Лукерья Егоровна, — с большим значением сказал Иннокентий, — в Москве проходит десятый съезд Российской Коммунистической партии большевиков. Вроде бы продразверстка отменяется... Я не знаю точно, но поговаривают. Ты молчи пока, может слухи...

— Чего молчать, — улыбнулась Луша, — наши кулаки вовсю орут, будто мы незаконно их обдираем. Давно, мол, никакой продразверстки нету, большевики себе ихнее добро грабастают. Что же, Иннокентий Максимович, послабление кулакам будет?

— Не к тому идет, чтобы кулакам было снисхождение, — твердо ответил Иннокентий. — Маломощные хозяева вздохнут. Ну и середняки, которые победнее, так я соображаю. В общем, Лукерья Егоровна, пока все это догадки. На совещании будет полное разъяснение. Приезжай, точный день я тебе сообщу.

Перед самым уходом Иннокентий вдруг спросил:

— А какой по твоему суждению мужик Василий Коротких?

— Не знаю... — Лукерья даже растерялась. — Не приглядывалась как следует. Будто не вредит, хочет даже, чтобы от него польза была. Крест на братскую могилу соорудил, только вы не дозволили поставить. А вообще-то не знаю. Божественный какой-то, все господа поминает... А что такое, Иннокентий Максимович?

— Да так... — неохотно ответил Иннокентий. — Ничего такого нету, к слову я. Мы с ним из одной деревни, дома он куда какая язва был. Кулак, покрепче вашего Луки. Неужто вовсе переменился?

— Ну, не похож он на кулака, — усомнилась Лукерья. — Больно тихий. Да и живет в нужде. Недавно только завел себе лошаденку и корову.

— Ты, Лукерья Егоровна, вглядись-ка в него. Неприметно приглядывайся, не испужай... После с тобой потолкуем.

Лушу подмывало рассказать Иннокентию Максимовичу о своих догадках, что школу поджег Лука. Вот, мол, за кем надо доглядывать... Но сдержалась, решила обождать пока, поговорить со своими.

Честных уехал. Луша подумала немного о Василии, но скоро позабыла, захлестнули дела.

Приближалась пора весеннего сева. У бедноты не было семян, кое-кто из середняков тоже оказался на мели. Ревком постановил раздать на семена часть конфискованного у кулаков зерна. На сходке это известие было встречено с горячим одобрением, непонятно повел себя только Василий Воскобойников, которому тоже порешили помочь семенами.

— Не надобно мне такой подмоги, — заявил Воскобойников, выходя вперед. — Чего чужим распоряжаетесь? Щедрые на даровщину... Не надобно мне. Даровый рубль дешев, наживной дорог. Своим зерном отсеюсь, пожиже разведу, на мои короткие десятины хватит. Даровые милости — неоплатные долги.

— Ты чего, паря, никак спятил? — спросил его Калашников. — Не достанет тебе семян на посев, знаем мы...

— Не твое дело, — огрызнулся Воскобойников. — Я, почитай, всю жизню прожил, ни у кого не занимался, а теперя с чего в хомут полезу? Работников не держивал, а и по миру не хаживал...

Все поняли, что Воскобойников боится попасть в кабалу к кулакам. Как его разуверить? Сколько ни бились, так и не смогли сладить, от семян он отказался.

Непреклонные мужики единодушно разделили на семена кулацкий хлеб, порешили сообща купить сеялку.

— Можно бы, — со смешком сказала Лукерья Васина, — по нашему праву можно бы отобрать сеялку у Луки, только она больно стара. Мы себе новую купим. Землицу вспашем, семена у нас у всех теперь добрые, новую сеялку пустим.

Купить в городе сеялку поручили Семену Калашникову, с ним вызвался поехать Петр Поломошин, которого почти все в селе сразу перестали чураться, приняли как своего. Лукерья сказала, что тоже собирается в город, вместе и тронутся...

После сходки мужики весело шумели, переговаривались:

— Красота, паря, а не ревком.

— Лукерья верную линию гнет.

— В батьку пошла.

— Лука на Ефросинью волком глядит. Так бы и сожрал.

— Боевые бабенки. И мужики в ревкоме ничего. Тоже ладненькие...

После сходки опять пошли горячие дни: свозили в один амбар кулацкое зерно на семена, Калашников собирал деньги на сеялку, за каждыми воротами гремело железо, стучали молотки — крестьяне ладили плуги, сколачивали бороны, готовились к весне.

Горю сердца не вымучить... Так-то оно так, но горе оставляет в сердце глубокий, больной шрам. Оно, что годы — прокладывает морщины...