Ночь умирает с рассветом - [105]

Она с трудом перешагнула невысокий ревкомовский порожек, увидела в избе людей, растерянно остановилась. Все молча, напряженно смотрели на нее.

— Собрание у вас?..

Ей никто не ответил. По бледному лицу Антониды пошли красные пятна, губы задрожали. Она привалилась к стене.

— Я сейчас... упаду.

Воскобойников нехотя подвинул ей табуретку.

— Ты чего пришла? — сухо спросила Лукерья — Чего надо?

Антонида, не мигая, глядела тупыми глазами, словно ничего не слышала.

— Зачем пришла? — снова спросила Лукерья. — Заседание у нас. Слышала?

— Сыночка записать... Коленькой. В честь дедушки.

— Нельзя сегодня.

Антонида не двигалась, будто не верила, что ее гонят. Неужели не видят, не понимают, зачем она пришла? Луша, подружка, помоги мне...

— Ты слышишь? После придешь.

Антонида встала. Медленно, как во сне, пошла к двери.

— Кто это? — спросил Максим Петрович, когда она вышла.

— Жена того гада, — ответил Ведеркин. — Учительшей хотели в школу, а теперь — куды ее...

— Одного поля ягодки, — махнул рукой Семен. — Причастная.

— Ладно, — сурово отрубила Лукерья. — Обреченная скотина не животина. Было время одуматься. Ежели пришла бы рассказать о своем муженьке, другое дело. Я все ждала, что одумается. А ей, вишь, Коленьку записать... Да еще — «в честь дедушки». Как язык поворачивается: сама вместе с этим Коротких засадила старика в тюрьму.

Лукерья встала:

— Ну, будто все. Когда стемнеет, надо заарестовать Коротких. Нечего тянуть... Ревком поручает это Семену Калашникову, Василию Воскобойникову, Филиппу Ведеркину. Возьмите с собой оружие. — Она подумала. — Ребенка там не перепугайте...

Когда выходили из ревкома, она спросила:

— Ну, что, Семен, у кого сила?

Когда Антонида притащилась домой, Василий сидел на крыльце, с умилением глядел на золотого голенастого петуха, который важно вышагивал по широкому двору.

— Залеточка... — Василий растянул в улыбке тонкие губы. — Какого петуна господь сподобил... На трех цыплят выменял. Малость продорожил, но без этого петуна для меня жизня была больше немысленна.

Антонида молча поднялась на крыльцо, прошла в избу. За ней вошел и Василий.

— Всего достиг усердием праведным. Ныне достойно с тобой проживаем: избенка подходящая, хозяйство кое-какое завелось, ребеночек в колыбельке пищит. Будто все, что душе требуется... Ан, нет: чего-то не хватало... Я и так, и этак — не могу уразуметь, чего возжелалось. А как узрел на улице эту тварь божью, так и осенило: петуна золотого желаю! У меня в родной-то деревне точно такой был. Вот и приволок домой. Гляжу на него — и по всем жилочкам спокой разливается, во всем естестве равновесие: все, все ко мне возвернулось. Не разбоем нажито — старанием, да молитвою.

— Замолчи! — пронзительно выкрикнула Антонида. — Замолчи, убийца!

— Тихо, стерва! — резко оборвал ее Коротких. Губы у него побелели. — Прикуси жало. Теперя меня не испужаешь, мы с тобой одной веревочкой связаны.

— Заявлю! — Антонида была, как в беспамятстве.

— Господи, страхи египетские! — Василий криво усмехнулся. — Заявишь, тебя тут и зацапают. Меня бог убережет, а тебе сразу конец. Не вру, так и конец. «Пошто, спросят тебя, не выказала его Машкову? Пошто не пришла в ревком, не выдала народной власти? Ты, выходит, такая же виноватая. Пошто, спросят, отца родного в тюрьму затолкала?» Мало ли, что еще захотят выведать... — Он помолчал, спросил со вздохом: — Ты ребеночка в тюрьму возьмешь, или на чужие руки кинешь?

Антонида молча посмотрела на него злыми, прищуренными глазами, непонятно чему улыбалась. Коротких ничего этого не заметил.

— То-то, залеточка. Не тревожь здоровья, помалкивай. У нас мед, а не жизня пойдет. Петенька подрастет...

— Коленька, — безразлично поправила Антонида.

— Коленька? Ну, пущай Коленька... Да... позабыл, вишь... Одним словом собери мне харчей в дорогу. На недельку. Хочу в тайгу верхом сбегать, траву на полянках поглядеть — скоро покос зачнется, а у нас нынче сена будет мало. В лесу покосим, там трава ничейная.

Антонида с глубокой болью вспомнила, как ее выпроводили из ревкома. «Уедет, одна побуду, все спокойно обдумаю... Должен быть какой-то конец...»

— Чаю на заварку положи, — напомнил Василий. — В большой кисет табаку насыпь.

Вечером к Антониде зашел Семен. «А где еще двое? — удивилась она. — Я будто троих видела в окно...»

Но Семен был один, спросил Василия.

— Нету его, — ответила Антонида. — Уехал.

— Как уехал? — вскричал Семен. — Куда?

— Не знаю... В тайгу куда-то. Траву посмотреть на полянках. У нас нынче сена мало.

— Когда уехал?

— Не заметила... Часа два назад, не больше.

Семен не попрощался, бегом бросился через двор. Антонида подошла к окну, на улице были сумерки. От ее дома по деревенской улице бежали три человека — Семен Калашников, а кто еще — не разглядела.

Чуть свет из Густых Сосен крутым галопом вылетели трое верших, домчались до развилки дороги, спешились, закурили.

— Так сделаем, — проговорил Семен, затягиваясь едким дымом, — ты, Ведеркин, скачи в Воскресенское, может там захватишь... Кого он там знает? — Семен задумался. — Пожалуй, у мельника заночевал, у Леонова... Милицию в Воскресенском предупреди. Ежели там нету, давай берегом Селенги, он мог на Кяхту податься, на Чикой, там сейчас отряды Унгерна. Гляди, к белым не угадай. А мы с Воскобойниковым двинем в тайгу. Далеко не ушел, изловим... Без нужды не стреляй, живьем надо добыть. Ну, пошли...