Ходить по камню оказалось настоящей пыткой. Острый гравий и выступы протыкали пятки через тонкие подошвы. Не успела я пройти четверть мили, как ступни превратились в месиво. Ноги жгло так сильно, что я серьёзно задумывалась о том, чтобы дальше идти на четвереньках, лишь бы не пришлось опираться на ступни. Но сообразила, что при таком раскладе вскоре колени и ладони будут выглядеть так же, как пятки сейчас, и в итоге станет только хуже. К тому же, когда идёшь ползком, ненароком заснуть легче лёгкого…
Моя скорость сильно упала. Когда начался третий час, ознаменовавшийся тем, что ветер изменил своё направление, я вряд ли продвинулась больше мили.
— Чтоб тебя, — простонала я, когда первые порывы ветра начали продувать спину, покрывая её пупырышками. Это было нечестно. Ну что стоило этому чёртовому ветру не ерошиться хотя бы пару часов? Если я выживу, пообещала я себе, буду ненавидеть любые ветры всю оставшуюся жизнь. У меня будет каменный дом, чтобы меня не доставали ураганы. Может, я придумаю и запатентую ловушку для ветров и посвящу жизнь тому, чтобы избавить от них планету. Перед глазами ярко предстала картина: я запираю крошечный вихрь в тесную комнату без окон, и он там беснуется, пока не выдыхается полностью.
Я замотала головой и сделала следующий шаг. «Гусиная кожа» не сходила со спины и перебиралась на конечности. Киппи опять пытался согреть меня, но даже его пушистая шерсть начала остывать.
А скоро всё потеряло смысл, остались только тупые, упрямые шаги в темноту без всяких целей и раздумий. Я не имела представления, что происходит, куда я иду. Всё моё существование сошлось на том, чтобы найти силы для очередного шага. Поднять ногу — подвинуть её вперёд — опустить ногу — прикусить язык, чтобы унять боль — подобрать другую ногу… Повтор. Повтор. Машина, запрограммированная на единственное действие. Помогло то, что ноги потеряли чувствительность и почти перестали ныть. Так что я могла идти, хотя имела весьма слабое понятие, зачем это делаю. Иногда гравий резко осыпался, но каким-то чудом я ни разу не упала. А ещё я порой думала о Киппи. Продолжает ли он цепляться за моё плечо, или давно упал, исчерпав свои силёнки? Ответа на вопрос я получить не могла, потому что плечо не давало никаких сигналов. А голову повернуть я была не в состоянии. Оставалось только надеяться, что Киппи ещё со мной.
Почему-то в те минуты в голове вращался один навязчивый образ, бессмысленный, но не желающий отставать. Длинный белый коридор, который всё тянется и тянется, уходя в бесконечность. И колонны людей, которые устало бредут по нему вперёд, сами не зная, зачем. Всем им известно, что коридор не закончится никогда, и ноги не познают, что такое отдых. Но они продолжают идти… день за днём, неделя за неделей, всматриваясь в белоснежную даль, в которой ничего не меняется — одна жестокая пустая белизна. И когда какой-либо вконец измотанный идущий падает навзничь, остальные лишь жалостливо смотрят на него и переступают через мёртвое тело. Процессия не замедляет шага.
«Прекрати».
Я вздрогнула. Не ожидала, что Киппи начнёт разговаривать. Его голос прервал моё сомнамбулическое существование. Я снова почувствовала себя человеком, но, ей-богу, не была рада этому.
«Ну вот, услужил, — мысленно упрекнула я спутника без злости; злиться не было ни сил, ни желания. — Теперь я вряд ли дойду…».
«Будешь думать о таких вещах, не дойдёшь ещё вернее».
Я хотела что-то ответить — возразить доводам Киппи или спросить, что такого плохого в образе белого коридора, — но не стала. Если Киппи сказал, то нужно слушаться. Я давно смирилась с тем, что бельчонок если не умнее меня, то как минимум знает гораздо больше. Только не говорит всего, что ему известно. Может быть, бережёт меня — потому что знание, которое утаивает он, скосит меня быстрее лихорадки.
Пошёл четвёртый час. Склон стал круче, попадались каменистые выступы, которые не обойти и не перепрыгнуть. Пока они были невысокими, и я ценой продолжительных мучений могла взбираться на них. О том, что будет, когда выступы станут достаточно большими, я думать не хотела.
Ветер вдруг утихомирился, но это меня не порадовало. Настала страшная, гнетущая тишина. Что-то надвигалось, в холодном горном воздухе скапливалось напряжение. Я не имела понятия, что происходит, пока не услышала далёкий раскат грома, прогремевший пустой бочкой. Молнию не увидела — её скрыли за собой горные хребты.
Гроза. Я ненадолго остановилась, запрокинув голову, внимательно глядя на небеса. Казалось, что небосвод приблизился к земле. Луч Маяка освещал края тяжёлых слоистых облаков, наполняя их сиянием. Когда гром прозвучал снова, я продолжила идти.
Скоро небо озарила первая ослепительная вспышка. Молния сверкнула за вершиной горы, так что я увидела только призрачный отсвет, на миг перекрывший луч Маяка. В этой вспышке я впервые ясно увидела то место, куда так стремилась. Маяк выглядел точь-в-точь, как в моём видении. Разве что в отсвете молнии он казался синим и ненастоящим. Пятью секундами позже на землю обрушился такой грохот, будто небо раскололось пополам. Ветер замер; облака остановили свой ход.
