Ночь - [18]

Не мытьём, так катаньем я набрала кучу хвороста, которая показалась мне достаточной для разведения костра и поддержания его в течение нескольких часов. Я раньше кострами не занималась, так что могла только догадываться о правильности своих расчётов. Посмотрев на часы, я удивилась: если верить стрелкам, я потратила на сбор хвороста ни много ни мало два часа.

Сложив из хвороста нечто вроде шатра на середине дороги, я обложила его сухими листьями и вытащила коробок спичек. Перед тем, как поднести огонь к своему творению, критически осмотрела его со всех сторон: правильно ли я всё смастерила, не грозит ли мне пожар. Ветра, как я уже говорила, не чувствовалось. На дороге не было ничего, что могло бы подхватить искру. Я присела и чиркнула спичкой. Листья занялись сразу, вспыхнув ярко-жёлтым пламенем. Они притягивались, перенимая друг у друга огненного зайчика. Вскоре хворост, из которого был сделан «шатёр», начал потрескивать. Вверх потянулась струйка дыма — сначала тонкая, потом она стала чернее и гуще. Костёр разгорался.

Я стянула с кистей перчатки, которые надела во время работы, и поднесла руки к огню. Удивительное ощущение: до сих пор мне не казалось, что я мёрзну, но стоило почувствовать теплоту, исходящую от костра, и я осознала, что до этого момента находилась в состоянии замёрзшей сосульки. Честно, у меня начали стучать зубы, да так, что не попадали друг на друга. Желание тепла было ненасытным: как только я поворачивалась к огню правым боком, начинал мёрзнуть левый, а если я грела грудь, то спина отчаянно вопила, что она тоже имеет право на частичку заботы. Я вертелась у костра, забыв обо всём, пока щёки не запылали от жара, а подушечки пальцев не стали алыми. Тогда я напомнила себе, что костёр вечно гореть не будет, а с каждой минутой времени на благословенный сон остаётся меньше.

Спальный мешок или полотнище, чтобы лежать на нём, я, конечно, взять с собой не могла. Оставалось подоткнуть под голову рюкзак и лечь прямо на землю у костра с надеждой, что тёплая одежда заменит матрац. После утомительного труда очень хотелось принять ванну или душ, но о таких удобствах мне придётся забыть надолго. Сначала я лежала боком, повернувшись к костру, и наблюдала за пляской оранжевых искр, улетающих вверх. Интересно, думала я, есть ли в лесу кто-нибудь, кто сможет увидеть этот пылающий остов, кроме меня? Насекомые… гадюки… звери… неужто их тоже нет? Как-то не верилось. В городе я видела мёртвую собаку, разодранную монстром — это означало, что в чёрных тенях деревьев тоже может кто-то прятаться. Но доселе слух не улавливал никаких признаков жизни в этом тёмном месте, кроме треска сучьев. Зверей нет, сказала я себе. Бояться нечего. Ты здесь одна.

Одна, значит. Я повернулась на спину, почувствовав, что бок начинает ныть. Чёрный холст небосвода взирал на меня, не имеющий ни единой трещинки, через которую мог бы излиться свет. Мне стало не по себе. Я перевела взгляд направо. Маяк скрывался за оголяющимися кронами, но я видела его блеск, ритмично пульсирующий над горизонтом. Такую вспышку дают сварочные аппараты, когда вечером смотришь из окна на стройку.

«Один день позади. Самое большее неделя, и я буду там».

Тёплая мысль не могла разогнать невыразимую тоску, которая овладела мной. Даже засыпая, я чувствовала себя букашкой, потерянной в громадной пустыне — только песок в этой пустыне был не жёлтым, а чёрным. А я ползла вперёд, преодолевая сантиметр за сантиметром, и не ведала, что расстояния в пустыне измеряются тысячами миль.

Глава 9

Я говорила, что лес необитаем? Значит, ошиблась; скоро мне дали это понять, и опыт был не из приятных.

Прошло три дня, как я вышла из города. Не такой уж большой, казалось бы, срок, но я успела совершенно растерять чувство времени и пространства. Часы с отцовского стола, тикающие на запястье, стали для меня оракулом, чьему мнению я подчинялась беспрекословно. Прошло полтора часа? Значит, привал. Ах, три часа… Ну, тогда можно позволить себе легонько перекусить, но только легонько, потому что запасы не бесконечны. Впрочем, желудку эти измышления были глубоко безразличны. Он устроил настоящий бунт на второй день, требуя свою жирную порцию. Я постоянно чувствовала зверский голод и слышала урчание в животе. А после прогулок язык прямо-таки прилипал к горлу от жажды; нёбо казалось накрытым соляным наростом. Сидя на рюкзаке, я грезила наяву о куске хлеба и глотке воды. Самое ужасное было в том, что всё было рядом — только протяни руку и достань. Клади в рот, пережёвывай, глотай. Никогда в жизни мне не было так плохо. Даже долгожданные отмеренные по дозам трапезы не были отдушиной. Единственное, что оставалось после них — дразнящий вкус во рту и горькое недоразумение: «И это всё?». К концу третьего дня я впервые не выдержала и своровала у себя один дополнительный стакан напитка и целый кусок хлеба с сыром.

В однообразии и рутине путешествия и внутренней сумятице я как-то перестала обращать внимание на то, где я нахожусь. Лес превратился в простую декорацию, сцену для путешествия. Дорога иногда виляла в стороны, но в целом твёрдо направлялась в сторону увеличивающегося огонька Маяка. Теперь увеличение было видно невооружённым глазом: не такая разительная перемена, как хотелось бы, но отчётливая. Должно быть, я преодолела за эти три дня миль сорок.