Ночь Патриарха - [80]

Буквально через два дня мне дали место в студенческом общежитии. Я распрощалась с бабулей, за мной заехали ребята из группы, забрали мои вещи, и мы все вместе поехали на Ново-Алексеевскую.

О студенческих общежитиях писалось много — во всех них есть что-то общее и, в то же время, каждое общежитие имеет свои индивидуальные особенности. Студенческий Ново-Алексеевский городок включал около полутора десятка двухэтажных домиков с засыпными стенами, но Архитектурному институту принадлежали только два из них. Эти домики были построены ещё в конце двадцатых годов и давно пережили все сроки амортизации. На каждом из этажей было по одному освещенному с двух торцов коридору, в который с двух сторон выходили около двух десятков четырёхместных комнат. Когда я туда переехала, то в комнатах было печное отопление — одна печь топилась снизу из коридора, отапливая по две смежные комнаты на каждом этаже.

В кухне на первом этаже каждый вечер затапливали огромную дровяную плиту, на которой готовила свои нехитрые ужины студенческая «братва». В углу кухни стоял электрический «титан». Санитарные узлы располагались в торце здания рядом с лестничной клеткой: для мальчиков на первом этаже, для девочек — на втором.

Но первым же летом после моего переселения, в наши бараки провели газ, устроили водяное отопление и, вместо дровяной печи, в кухне установили газовую плиту. Молодёжь, а в особенности моё поколение, как правило, не избалована и неприхотлива. Меня всё устраивало в студенческие годы, в том числе и наше, совсем некомфортабельное общежитие, оставившее у меня только светлые замечательные воспоминания.

Со временем я полностью влилась в коллектив группы, у меня появились новые подруги — Наташа Щербакова и Кира Мистюк. С Наташей мы вместе играли в институтской волейбольной команде, а Кира, приехавшая из Запорожья, жила со мной в одной комнате общежития. Мало того, что Кира — золотая медалистка прекрасно училась, она была хорошей спортсменкой — чемпионкой института среди девочек по лыжам и плаванию. Мы все трое любили петь: я, как правило, вела первый голос, Наташа пела вторым голосом, а Кира — третьим.

Наташа, к нашей скорби умерла в 50 лет, а с Кирой мы дружим до сих пор, когда у нас обеих взрослые внуки, а Кира даже стала прабабушкой. По характеру моя подруга так и осталась «чемпионкой» — мотается каждый год в Америку, где сейчас живёт её дочь. Кира по-прежнему полна энергии, сама вычёсывает огромного ньюфаундленда, прядёт шерсть и вяжет из неё носки, шарфы, свитеры. Она обрабатывает сад на участке, где расположен дом её детей, варит им варенья и джемы.

Наши ребята вообще были активными, очень талантливыми выдумщиками, институтская самодеятельность славилась на всю Москву. С нашего курса получили стартовую площадку знаменитые впоследствии не только в Москве — музыкально-сатирические коллективы при Доме архитекторов — мужской ансамбль «Кохинор» и женский — «Рейсшинка»

Наша группа считалась «поющей». Во время так называемых «сплошняков», объявляемых перед каждой сдачей курсовых проектов, когда отменялись занятия по всем предметам, кроме проектирования, студенты работали за своими столами до одурения. И в это время, не отрываясь от работы, мы часто расслаблялись многоголосым пением. Начинали ребята обыкновенно нашей любимой песней «Эх, дороги…» (если я не ошибаюсь, на музыку Блантера). Затем шли «Землянка», «Тёмная ночь», «Осенний вальс» и другие песни, непревзойдённые музыкально-поэтические шедевры времен Отечественной войны.

Следует отметить, что три года моей учёбы в Архитектурном институте — 1950–1953 — легли на самое тяжкое время послевоенной истории страны, «великий вождь всех народов» начал новое наступление на интеллигенцию.

Но мы этого не чувствовали, мы жили интересной насыщенной жизнью, и были этим счастливы. И хотя отголоски политики режима в какой-то степени доходили до нас — в институте двумя курсами моложе учился сын врача Вовси (одного из «убийц в белых халатах»), которого исключили из института, а его друзьям объявили строгий выговор по комсомольской линии «за потерю бдительности», нас это вплотную не касалось. И только спустя годы, когда мы стали лучше информированы о подлинной обстановке того времени, я с испугом стала понимать, что мы ходили по лезвию ножа. Нас спасло только чудо, что за наше вольнодумие мы не были ни осуждены, ни исключены из института. Думаю, только неожиданная смерть Сталина избавила нас от репрессий.

У нас учились «крепкие» ребята-фронтовики, например Миша Гаврилов, летчик, подполковник, орденоносец, ни раз горевший в своём самолёте. Он был у нас председателем курсового Партийного бюро. Его мировоззрение того времени хорошо характеризирует случай, когда наша группа сдавала Историю КПСС. Мы с Юрой Арндтом — тоже фронтовиком-партийцем, воевавшем на флоте и бравшим штурмом Мукден (об этом он любил рассказывать все годы нашего общения), на экзамене отвечали одновременно разным преподавателям. Я, получив четвёрку, вышла раньше. Меня обступили ребята, спрашивая, как там сдаёт Юра. Я сказала, что отвечал он сбивчиво, неточно и я боюсь, что он не получит хорошей оценки. Но, когда Юра вышел, оказалось, что он получил за ответ пятёрку.