Ночь Патриарха - [49]

Наш новый дом был запроектирован и благоустроен, как образец «дома нового быта». Во дворе было много цветов, в том числе и роз, дороги и проезды были обсажены тутовым кустарником, который со временем вырос и превратился в высоченных шелковиц с толстыми стволами, приносящих сладкие тутовые ягоды. В саду росли вишни и яблони, которые пышно цвели каждую весну, но никогда не приносили плодов, поскольку местная ребятня съедала их ещё зелеными.

И вот однажды утром мама выпустила меня погулять, и вдруг я заметила, что в листве одной из вишен что-то блеснуло. Я раздвинула ветви и увидела, что это — чудом сохранившаяся вишенка, одна на всём дереве. Она была такая красивая — пурпурно-красная, блестящая, светящейся изнутри солнечным светом.

Я не могла любоваться таким чудом одна, мне хотелось с кем-то поделиться этой радостью, и я подозвала гулявшую неподалеку от меня Лидку Кравцову, девочку из многодетной, как сейчас говорят, «неблагополучной» семьи.

— Лида, посмотри, какая красивая…

Не успела я договорить, как Лидка молниеносным движением сорвала вишенку и сунула её в рот.

Я стояла обескураженная. Неужели эта красавица-ягодка могла решить Лидкины проблемы, даже, если она была голодна. И только, повзрослев, я поняла, что в таких семьях, где много детей и всегда чего-то не хватает — еды, игрушек, одежды — развивается «хватательный рефлекс», который остаётся основным фактором, определяющим психологию человека на всю жизнь. И теперь удивляются, почему в России так много коррупции. Думаю, главным образом, потому, что страна тысячелетиями при всех режимах жила впроголодь, в нищете, что и породило у людей неискоренимый «хватательный рефлекс».

Мне часто вспоминается старый украинский анекдот про хохла, который говорил: «колы був бы я цар, то украв бы 100 рублив и утик».

В 1934 году столицей Украины стал Киев. «Укоопспилка», где работал папа, как и другие учреждения республиканского уровня, переехала из Харькова в новую столицу, а вместе с ней и мой отец. Мне сказали, что мы с мамой поедем к нему позже, после того как папа получит квартиру и устроится. И только более тридцати лет спустя, мама мне призналась, что они тогда разошлись, и отец уехал в Киев с другой женщиной.

Я не была свидетельницей ни скандалов, ни выяснения отношений. И только потом стала припоминать, что мама, до этого спавшая вместе с отцом на тахте в большой комнате, переехала в маленькую комнату, где спала я. Мне припомнилось, как мы с мамой уезжали на трамвае гулять в лесопарк и, пока я играла с ребятишками, мама сидела на садовой скамье очень грустная и какая-то поникшая.

В 1936 году отец, поссорившийся с председателем «Укоопспилки» Постышевой, женой тогдашнего первого секретаря украинского ЦК партии большевиков, вынужден был уехать от её преследований на Дальний восток в Хабаровск. Не знаю, что у него произошло с новой женой — то ли она не захотела уезжать из Киева, то ли их отношения изжили себя, но уехал он один.

Отец позвал нас с мамой, и она, не раздумывая, собралась ехать к нему, — она очень любила папу.

Мама оформила «бронь» на наши две комнаты, купила огромную плетёную корзину-сундук с крышкой, в которую мы стали складывать вещи для отправки их багажом. Я просила, чтобы мне позволили взять с собой мой любимый зелёный мяч, но мама не соглашалась. Тогда я тайком сунула мяч под уложенные вещи. Когда мы в Хабаровске стали распаковывать корзину, мяч оказался сплющенным, и его пришлось выкинуть.

Ехать нужно было с пересадкой в Москве, поскольку прямых поездов из Харькова в Хабаровск не было. Корзину-сундук отправили малой скоростью до Хабаровска, а сами поехали с двумя чемоданами в столицу.

Мы остановились на несколько дней у папиной сестры — тёти Саны. Она жила на улице Правды в одноэтажном деревянном доме, в квартире состоящей из двух больших смежных комнат. К нам в гости приходила папина сестра-красавица тётя Яся (которая приезжала к нам в Харьков) со своим мужем Алексеем Сергеевичем, интеллигентом с бородкой, похожим на Чехова, и сыном Игорем, стройным, очень привлекательным молодым человеком.

Игорь учил меня играть на рояле одним пальцем «Барыню» и пел: «Николай, давай закурим…» Эту песню я, выросшая на Украине, никогда раньше не слышала.

Нам пришлось задержаться в Москве почти на целый месяц, потому что я заболела корью. Меня положили в задней комнате тётиной квартиры и занавесили окна. Почему-то считалось, что больные корью должны пребывать в темноте. Когда я стала выздоравливать, шторы раздёрнули, и комнату залил яркий поток совсем весеннего солнечного света.

Хотя был конец февраля, чувствовалось, что уже наступает весна. Почему-то на всю жизнь запомнилось, как обрадованные весеннему солнышку воробьи все время ссорились и выясняли отношения на обледенелом подоконнике.

Наконец я выздоровела, и мы двинулись дальше. В то время путь из Москвы в Хабаровск длился десять дней. Однажды ночью меня разбудила мама криком: «Смотри! Смотри! Мы проезжаем Байкал!» Я прижалась лицом к стеклу, вглядываясь во тьму. С трудом различалось какое-то засыпанное снегом, бескрайнее поле, которому не было видно конца. Оно подходило к самым колёсам. А в общем, ничего особенного