Ночь падучих звезд - [3]

Лукашкин, доселе молчавший, отодвинул котелок, добродушно хмыкнул:

— У нас что-то вроде ночи откровений получается. Как на партколлегии. И мне, что ли, исповедаться? Впрочем, кому она не известна — жизнь районного партработника! Одна кампания кончается, другая начинается. И круглый год ты неделями дома не бываешь. Все в колхозах, в бригадах, в поле. А транспорт наш известный: то в бестарке по раскаленной степи трясешься, то шагаешь в слякоть по районному бездорожью. И черт те где только не ночуешь — и в вагончике трактористов, и на полевом стане, ткнувшись в солому, и на жесткой сельсоветской лавке. Приедешь домой грязный — в баню бы скорей, а тут посыльный из райкома: на заседание. Ну, явишься на квартиру под утро, согреешь на плитке чугунок кипятку, выльешь в корыто и ну соскабливать с себя вершковую грязь. А что выговоров на твою голову сыплется — страх. Иной раз по слабости человеческой подумаешь: сидеть бы в сберкассе или на почте на счетах пощелкивать, а как вечер — домой. Пообедал — и в нардом, кино смотреть, а нет — с сыном в шахматишки партию-другую. Но только тут же над собой и посмеешься: да ты же в той сберкассе на второй день от тоски на собственных подтяжках удавишься. Нет, партийная работа, она такая — к ней сердцем прикипаешь…

Зазуммерил телефон. Связист позвал командира батальона к аппарату. Звонил комдив, интересовался состоянием боевой готовности: батальон Петрищева стоял на главном направлении предполагаемого наступления немцев.

Офицеры поднялись из-за стола.

— Я во вторую роту пойду ночевать, — своим будничным голосом сказал Лукашкин, закидывая на шею ремень автомата. — Там больше всего новобранцев. Парные еще ребятишки.

— А я в первую, — решил Сергей. — У меня там много знакомых. Скучно не будет.

Некоторое время шли вместе — Лукашкин впереди, а Сергей ему вслед. Но вот ход сообщения раздвоился, и офицеры разошлись.

В блиндаже командира роты было тесно и душновато, да и спать не хотелось, и Сергей вышел наружу, прошел по узкому ходу сообщения в переднюю траншею и остановился, прислонившись к земляной стенке. Над окопами, ячейками, ходами сообщения, над позициями ближних и дальних батарей, над ничейной землей и над тем пределом, за которым начиналась местность, занятая врагом, — над всем окрест висела плотная тишина. Только изредка, будто спросонья, вдруг зальется вражеский пулемет. И опять все смолкнет. Даже слышно, как налетевший невесть откуда ночной ветерок порой прошелестит колосьями ржи-падалицы, которая в этом году самосильно вымахала в человеческий рост. Или прорежет тишину запоздалый взвизг суслика. А то вскрикнет кто-нибудь из спящих, свободных от боевого дежурства солдат. Не поймешь что — может, ребенка покличет, может, назовет имя любимой.

А с неба падали звезды. Одна за другой, оставляя косой огненный след. Но сколько их ни падало, просяная россыпь звезд на небе не только не редела, а становилась еще гуще.

Сергей стоял в траншее, прислушивался к звукам благостной июльской ночи, а в груди у него росло, ширилось, заполняя все клеточки естества, какое-то светлое, неповторимое чувство. Он не знал, чем оно вызвано, — то ли давешней встречей на пункте связи, то ли этим ночным ожиданием близкого боя.

Он многого не знал и не мог знать, Сергей Воронич… Он знал, что будет бой, но он не знал, что всего лишь через час, как только чуть забрезжит рассвет, вселенский грохот обрушится на землю и расколет тишину. И еще не успеет осесть земля, вздыбленная разрывами бомб и снарядов, как стальная урчащая лавина танков устремится на позиции батальона. Один из них, осыпая землю, перевалится через переднюю траншею, прогремит над самой головой Сергея, и он в какой-то миг увидит высветленные траки гусениц, а потом обернется и вслед танку, в его бронированную с черно-белым крестом корму сильной рукой пошлет гранату и почувствует, как тугая и жаркая волна взрыва ударит ему в лицо. Вслед за танками, обтекая уже подбитые, чадно дымящие машины, на позиции батальона ринутся неровные, извивающиеся цепи вражеской пехоты. Сергей Воронич будет стоять в полуобвалившейся траншее и злыми частыми очередями из автомата с предельно короткой дистанции расстреливать цепи гитлеровцев. А рядом с ним окажется линейный связист Ступачок, которого бой застанет в батальоне, и он тоже будет стоять, широко расставив ноги, и бить из автомата.

А потом, когда бой достигнет своего предела, Сергей Воронич, заменив убитого ротного, поведет солдат в контратаку — в ту страшную контратаку, весть о которой потом облетит весь фронт. В этой контратаке Сергей будет ранен, но он найдет в себе силы не только подняться, но и снять с убитого бойца ранцевый огнемет, перекинуть его за плечи и снова устремиться вперед, сея впереди себя смертоносный огонь. И опять он будет ранен, упадет прямо на огненную струю, снова поднимется и, уже охваченный пламенем, крикнет: «Коммунисты, вперед!» Вот тогда-то фашистские солдаты в ужасе и ринутся назад, оставляя убитых и раненых. Но Сергей Воронич уже не услышит ни удаляющихся звуков боя, ни победного гула советских самолетов — ничего.