Ночь падающих звезд - [3]

— Возможно. Но для начала вы все-таки должны познакомиться. Пойдем, пока Хели еще не побратался с Максимом и не очернил меня перед ним.

Максим. Теобальд никак не мог принять это исковерканное имя. Может, его полное имя Максимилиан? Ну да ладно: Dimidium est facti coepisse. Что значит: смелость города берет.

Когда профессор Фукс не знал, что делать дальше, он обращался к латинским цитатам. Это позволяло ему найти достойный выход из создавшейся ситуации.

Ребенок, травмированный разводом, ростом примерно метр восемьдесят, в скромном ожидании стоял у окна: галстук, элегантный серый клетчатый пиджак и уложенные волосы. Этакий изнеженный баловень.

К сожалению, вечер протекал не так гладко, как следовало. Профессор вел себя замкнуто, с нетерпением ожидая прихода Дуни, иногда бросал умоляющие взгляды на Хели, который прилагал все усилия, чтобы поднять общее настроение. Он смешивал коктейли, рассказывал веселые истории, преподнося весь свой шутливый репертуар — никто не смеялся. В конце концов он сдался и пустил дело на самотек. Вечер окончательно провалился. И это при том, что Максим вовсе не был неприятным человеком.

Он мужественно поддерживал разговор, выказывая себя сердечным и прямым человеком. Но затем Теобальд упомянул Каналетто. Он просто с тоской в голосе произнес:

— Ах, итальянцы и их изумительный Каналетто!

Максим же усмотрел в этом восклицании не имя великого художника, а название «маленького канала», на что, по его мнению, указывало окончание «етто». Это было ужасно. Профессор замер, потрясенный. Хели Хабердитцель был также ошеломлен. И только Амелия, рассмеявшись, объяснила ошибку.

Максим слегка покраснел, что ему, кстати, очень шло. Чтобы исправить оплошность, он попросил профессора — и, возможно, будущего тестя — продемонстрировать ему свои полотна. Несмотря на то, что Теобальд почувствовал себя польщенным, он счел ниже своего достоинства вести этого профана в мастерскую. Поэтому он просто показал одну из своих любимых вещей: четверть квадратного метра с поверхностью, как бы покрытой коркой и расцвеченной яркими грубоволокнистыми фантазийными мотивами, настолько прекрасной, что верный Хабердитцель всплеснул в восхищении руками, хотя уже давно знал это произведение. Он позволил себе лишь издать потрясенное:

— О, божественно!

Но невозможный Максим, казалось, был с этим не согласен. Одобрительно кивая, он рассмотрел квадрат и заявил, что из этого получились бы неплохие обои.

— Послушайте, — возмущенно воскликнул Хабердитцель, — в живописи вы разбираетесь так же, как гиппопотам в теории относительности.

Тут на счастье зазвонил телефон, и он снял трубку.

Однако Теобальд был уже сыт этим Максимом по горло. В мгновение ока он лишил Амелию своего отцовского расположения. Подобного человека привести в дом — непостижимо!

— Дуня звонит, — сообщил Хабердитцель. — Ты подойдешь, Тео?

Дуня все еще находилась в Людвигсбурге, где она жила и работала. Неожиданно к ней домой приехали телевизионщики, чтобы взять интервью.

— Это продлится недолго, дорогой. Речь идет о новой композиции фарфоровой коллекции, да ты знаешь…

Естественно, он знал. За нее Дуня получила премию, и с тех пор интервью не было конца.

Чудо, что она вообще нашла время для женитьбы! Хотя если так и дальше пойдет, то свадьба может и не состояться.

— Черт тебя побери, Дуня! — в сердцах воскликнул он. — Что ты себе вообще думаешь? Мы тут сидим и ждем тебя. Амелия привезла друга, который тебе очень понравится. — Это совсем не соответствовало действительности, да все равно: хорошее начало полдела откачало! — В высшей степени жаль. — Он говорил громко, чтобы присутствующие могли его хорошо слышать. — Поскольку завтра он уже уезжает.

— Нет, нет! — Амелия протестующе взмахнула рукой, — Максим останется до свадьбы, у него отпуск, и он вообще может дольше…

Пропустив мимо ушей печальную весть, Тео настоятельно попросил Дуню приехать. Она многословно обещала это:

— Да, дорогой, да, я сделаю, что могу!

Он внимательно вслушивался в ее голос, который тревожил его сердце, как и много лет назад. Как же это было тогда? «Эй, Тео, прекрати ломать себе голову. Пойдем на теннис?» Так начиналось это — тогда, в Академии изобразительных искусств. «Тео, мы отправляемся на лодках по Дунаю, поторопись, а то займут все места!» И места действительно оказались все занятыми. Рядом с Дуней восседал Хабердитцель. Тео схватил его за шиворот, и они подрались из-за нее. В итоге Хели остался на берегу, с синяком под глазом и жаждой мести в сердце. «Месть, — трагическим тоном восклицал он им вслед. — Месть, смерть и гибель!» Но вскоре они помирились и стали неразлучной тройкой. Они хотели стать художниками, свободными, как принято в богемном мире. Свободными, но неразлучными.

Самой беспокойной из них была Дуня. Она не могла дождаться, когда станет известной. Однажды она уехала. Хабердитцель передал ему от нее письмо: «Прощай, Тео, любовь моя, я отправляюсь в Париж. Адью, адью и мерси за все!» Очевидно, она готовилась к отъезду, во всяком случае, судя по языку. Она выпала из его жизни, как холст из подрамника.

Он защитил диплом и возглавил кафедру прикладного искусства и графики, женился на прехорошенькой девушке из высшего света — Линде фон Гразерн. Она занималась модой и в качестве приложения получила Хабердитцеля.