Ночь падающих звезд - [11]

— Ну ладно, — подвел итог Лусиан, пощипывая струны гитары. — Ничего не случится за пару недель.

Максим думал иначе. Он представил себе, что бы было, если бы Амелия заставила его ждать! Он любил ее. Ему мешало, что она хотела закончить учебу и стать врачом. Для чего вообще это надо? Зарабатывал он достаточно и хотел ее такой, какой она была. А как только ему представилось, что она исчезает прямо перед свадьбой, чтобы сделать что-то так называемое важное… Не-мыс-ли-мо!

— Господин профессор…

— Тео!

— Простите?

— Называй меня Тео. Может, когда-нибудь ты станешь моим зятем. Кажется, мне этого не избежать.

— Благодарю, господин проф… — Максим радостно посмотрел на него своими бархатистыми глазами. — Благодарю, Тео. Это большая честь для меня.

— Знай меру. — Амелия обменялась веселым взглядом с Лусианом.

Тот сидел в старой пропотевшей майке на полу с гитарой на коленях и напевал: «Не знаю, что значит такое…» [3]

Бренчание мешало. Хели дал знак Лусиану замолчать.

— Еще один вопрос, Тео. — Максим смаковал имя, наслаждаясь обретенной интимностью. — Почему бы тебе не поговорить со своей невестой более решительно? Или договор, или я? Вот так.

— Папа не будет так говорить, потому что он не тиран, — бросила Амелия. — Когда любишь, то другому даешь свободу. Как раз об этом тебе следует подумать, именно тебе!

— Точно, — подтвердил Лусиан и процитировал: — «Предоставь живому существу свободу: оно вернется, если принадлежит тебе. Если не вернется, значит, оно никогда не было твоим!»

— Умные слова, — заметила Амелия, и ее глаза засветились признательностью. — Лучше и нельзя сказать!

Лусиан вновь подтянул к себе гитару, чтобы переложить поэтичные слова на музыку. Однако Хели, бросив ему предупреждающий взгляд, несколько выспренно произнес:

— Ничто так не убивает творческую работу, как мещанская уединенность вдвоем. Мы, художники, должны быть свободны — свободны!

— Ты говоришь вздор. — Амелия подошла к отцу и села на ручку его кресла — Папа, если ты любишь Дуню, верни ее! Я отвезу тебя к ней.

— Я отвезу его, — запротестовал разозленный не на шутку Хели.

— Верни ее, папа, или откажись от нее и дай ей уехать!

Но в любом случае ты должен поговорить с ней — спокойно и доброжелательно.

Тео молчал. Он раздумывал. А затем неожиданно воскликнул:

— Кто, черт побери, этот Генри?

— Вот и выясни это, папа.

Однако Тео и не думал ехать за Дуней. Он отправился в мастерскую, дабы окунуться в пучину своего творчества. Перед ним на мольберте — большая пустая поверхность, девственно-чистая, создающая впечатление неприкосновенности. Но он красками, кистями, мазками нарушит ее, пока она не станет напоминать ветхую, покоробившуюся стену, с вырезанными на ней таинственными руническими письменами [4].

Послание из глубины веков.

Так виделось ему его будущее произведение.

— Экспрессионистская абстракция, — произнес сзади чей-то голос.

По комнате распространился запах кожи и пота, нельзя сказать, что неприятный, просто несколько странный для его мастерской. Напоминавший о салунах и ковбоях из вестернов.

— Это ты, Лусиан.

Тео не понадобилось даже поворачиваться, он узнал говорившего по запаху.

— Мне нравится твой стиль, — продолжал Лусиан. — Я был на твоей выставке в Берлине. Настоящий класс. Невозможно объяснить. Заставляет мечтать, пробуждает воспоминания: думаешь о катастрофах и несчастной любви.

— Черт возьми! — Тео поразили слова юноши. — Не слишком ли мрачно для тебя?

— Нет, совсем нет. Лишь в темноте у меня появляются светлые мысли.

— Надеюсь, ты живешь не как пещерный человек?

— У меня лавка в полуподвальном помещении, довольно сыром, со студией звукозаписи. Для меня и моих друзей, музыкантов. Там целый день горят неоновые лампы, и вообще весьма неуютно. Поэтому мы развесили повсюду цветные лампочки и тексты наших песен.

Тео вытер кисти, сел на один из шатких стульев и кивком предложил Лусиану занять другой. У него появилось желание поговорить с юношей. Он ему нравился. В глазах Лусиана светились ум и лукавство. Романтик в джинсах и кожаной куртке. Наполовину Айхендорф [5], наполовину Тарзан.

— Слышал что-нибудь о Каналетто? — приготовившись к худшему, начал Тео.

— Бернадетто Белотто, прозванный Каналетто. Конечно. Восемнадцатый век. Больше всего любил писать Дрезден и Венецию. Его дядю, тоже художника, звали Каналом, поэтому он и стал себя называть: Каналетто — маленький Канал.

Тео громко рассмеялся: оказывается, этот красавчик Максим оказался не так уж и не прав.

— А ты мне нравишься, — произнес он, протягивая руку Лусиану. — Есть в тебе что-то от тети: непоседливость и любознательность. Какой-то налет дерзости. Непочтительности. И несмотря на это — а вернее, как раз поэтому — ты мне нравишься. Ты тот, кого я хотел бы иметь своим сыном, хотя ты, вероятно, — тут Тео погрустнел, — никогда не будешь принадлежать к моей семье.

— Ну, не каркай, дядя Тео. — Лусиан встал и потянул его за собой. — Давай съездим к тете Дуне. Посмотрим, сумеет ли она нам противостоять.

— Нет, нет, — запротестовал Тео. — Лучше мы не будем этого делать.

— И кто знает, — бодро заключил неунывающий Лусиан, — может, это просто какое-то недоразумение.