Ночь ночей. Легенда БЕНАПах - [33]
XII
Ночь ночей
Ординарец попросил разрешения переночевать в общей землянке. Забрал гитару и ушел. Скорее всего, накатился чей-то день рождения… — здесь лучше всего было бы не вникать… Командира взвода разбудил посыльный из штаба:
— Боевая тревога. Форма один. Приказ… Батальон выходит через двенадцать минут. Полным составом. Без техники. В пешем строю, с легким стрелковым оружием и гранатами. Боеприпасы обязательно… Вам записка из штаба…
— Да-да… — ответил с оттенком бодрости. — Положите вот сюда, на стол…
Посыльный выбежал, и взводный тут же упал обратно в СОН. Камнем… Там он хотел… хотел поскорее догнать… Блуждал, кидался, но никак не мог найти то, что только что, вот на этом самом месте, виделось, звучало, было… Он упорствовал и искал…
Я ни на кого не сваливаю, не открещиваюсь. За все готов нести ответ. За свое и чужое. Если я к этому чужому был причастен хоть сколько-нибудь.
Записная книжка взводного.
Проснулся, как не спал, с ощущением непоправимой беды: «Ма-ма родная! Ну, как же… Ну-у-у… с прицепом!.. Ведь ухнул туда, как в проран… Кто создал ВРЕМЯ? Кто ему хозяин? Кто знает, сколько минут он проспал — одну или тысячу?.. А может быть, он вовсе не опаздывал, а мчался с опережением… Но в другом направлении?.. Стоп! Он проспал боевую тревогу, не поднял взвод: «Ты получишь все, что заслужил» — опоздать к месту, назначенному в приказе, проворонить бой… Заставить других сражаться за тебя и, может быть, погибнуть… Это трибунал. Вышка…»
Они уже опаздывали на восемнадцать минут — батальон, по всей видимости, рванул в темноту. Восемнадцать минут — это около двух километров. Теперь их не догнать…
Ночь хоть глаза коли, спасибо Васе Курнешову: в записке оставил координаты и приблизительный расчет времени выхода на линию обороны — в район «Кирп. мельницы».
История с этой мельницей на Висленском плацдарме осталась в памяти комбата Беклемишева навсегда. Он вспомнил ее в разговоре незадолго до смерти и хмыкнул. Хмыкнул он в году одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертом, а произошло событие в конце сорок четвертого. Сорок лет спустя.
Противник внезапным ударом прорвал передний край и пытался выйти через район расположения танкового корпуса к Висле… В такой ситуации расстрел за опоздание в самый раз. Командир поднял взвод по тревоге с ощущением тяжелой и непростительной вины. Никого не подгонял. «Марш в десять-двенадцать километров, полная готовность к встречному бою в темноте… Про гранаты не забыть, осветительных ракет побольше, а то у них этих ракет всегда навалом, а у нас всегда «остались на складе»…» Сам решил: «Все равно хана, а потому…» — холод овладел им, внутри водворилась напряженная тишина… «Вот сейчас проложу, как прорежу, трассу к месту назначения, а какая там будет оборона или встречный бой — посмотрим на месте… И, может быть, если хоть чуть повезет, взвод сможет сократить разрыв с батальоном во времени минут на десять. А не догоним, то, может быть, враг выручит — в сумятице боя чего не бывает: может, мы подкатимся как раз в самый критический момент, как в кино, когда уже и надеяться не на что; а может, и прощать будет некому… да и некого…» Он сказал:
— Как только сделаю расчеты, сразу выходим.
Солдаты и сержанты понимали, что их командир дал какую-то промашку и не простую, а всякая промашка командира влечет за собой тяжелое искупление для всех… Они ценили своего командира как раз за предусмотрительность и привыкли надеяться на него… В расположении батальона было пустынно. Редкие часовые переговаривались в отдалении. Тьма стояла предательская, полная. Он зажег большой свет от аккумулятора и засел за работу. Безнадежность положения глухой стеной отделила его от всего остального мира… Представил себе рельеф — подъемы, спуски, возможные преграды. Стал рассчитывать и записывать азимуты, измерял протяженность отрезков будущего движения, определял возможные обходы. Старался избегать отвлечений от прямой — «не ошибиться ни на йоту». Оставалось переложить все отрезки предстоящего пути в метры, метры в пары шагов — записать все очень крупно, чтобы в темноте при малой подсветке можно было разглядеть, не ошибиться!.. Да сделать еще то, что почти никто не делает: учесть и строго выдерживать магнитное склонение для этой местности… Склеенные листы немецкой карты лежали перед глазами: там все было намного точнее (офицеры шутили: «Немцы делали карты для себя, а мы для того, чтобы напрочь сбить с толку противника»)… Сержанты увели взвод на опушку и там ждали командира. Только ординарец притаился где-то поблизости за дверью… «Батальон уже через два часа будет сражаться с врагом и проклинать его, недотепу; а взвод со своим командиром будет колупаться в ближайших оврагах и перелесках… Влип! Еще как влип!»
Записи были готовы, снаряжение и оружие — тоже. Ординарец был похож на взведенный курок. И вот тут началось… Двигаться пришлось в полной темноте. Такие непроглядные ночи и осенью редки. Да еще начал накрапывать скользкий дождичек, как намыленный. Все вместе могло бы называться «засранным невезением», но взводный таких определений тщательно избегал… Справа двигались два счетчика; слева тоже два — мерили пройденное расстояние парами шагов — самые надежные и грамотные ребята; впереди охранение с одним счетчиком (контрольным) и одним связным: главное, не сбиться с направления и не сделать ни одной ошибки… Командир, помощник и ординарец двигались в центре. С ними шесть автоматчиков, два пулеметных расчета и две радиостанции с обслугой. Остальные сзади (они же тыловое охранение). Шли форсированным шагом, но теперь главным была не скорость, а точность. По команде и световому сигналу все останавливались: делили на три, получалось среднепройденное расстояние в метрах; двое накрывали командира плащпалаткой, он зажигал фонарь, делал небольшие замеры, наносил на карту, проверял по компасу, снова определял направление и сообщал командирам групп — теперь главным становилось чутье и всем двигаться, хоть и порознь, но так, чтобы ощущать себя единым организмом… Уже попривыкли, даже освоились, приободрились, работали четко. Но вся эта предусмотрительность и слаженность не помогли бы, если бы не было толики везения… А оно было… Оставалось: те спугнуть его, работать и надеяться. Командир так и делал. А еще проговаривал про себя то, что никто из окружающих не мог услышать. Даже догадаться не мог, что такое быть может. И звучало ОНО приблизительно так:
Фронтовой разведчик, известный кинорежиссер (фильмы: «Последний дюйм», «Улица Ньютона», «Крепкий орешек» и др.), самобытный, тонкий писатель и замечательный человек Теодор Юрьевич Вульфович предлагает друзьям и читателям свою сокровенную, главную книгу о войне. Эта книга — и свидетельство непосредственного участника, и произведение искусного Мастера.
Это произведение не имело публикаций при жизни автора, хотя и создавалось в далёком уже 1949 году и, конечно, могло бы, так или иначе, увидеть свет. Но, видимо, взыскательного художника, каковым автор, несмотря на свою тогдашнюю литературную молодость, всегда внутренне являлся, что-то не вполне устраивало. По всей вероятности — недостаточная полнота лично пережитого материала, который, спустя годы, точно, зрело и выразительно воплотился на страницах его замечательных повестей и рассказов.Тем не менее, «Обыкновенная биография» представляет собой безусловную ценность, теперь даже большую, чем в годы её создания.
Писать рассказы, повести и другие тексты я начинал только тогда, когда меня всерьёз и надолго лишали возможности работать в кинематографе, как говорится — отлучали!..Каждый раз, на какой-то день после увольнения или отстранения, я усаживался, и… начинал новую работу. Таким образом я создал макет «Полного собрания своих сочинений» или некий сериал кинолент, готовых к показу без экрана, а главное, без цензуры, без липкого начальства, без идейных соучастников, неизменно оставляющих в каждом кадре твоих замыслов свои садистические следы.
В книге рассказывается об оренбургском периоде жизни первого космонавта Земли, Героя Советского Союза Ю. А. Гагарина, о его курсантских годах, о дружеских связях с оренбуржцами и встречах в городе, «давшем ему крылья». Книга представляет интерес для широкого круга читателей.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Народный артист СССР Герой Социалистического Труда Борис Петрович Чирков рассказывает о детстве в провинциальном Нолинске, о годах учебы в Ленинградском институте сценических искусств, о своем актерском становлении и совершенствовании, о многочисленных и разнообразных ролях, сыгранных на театральной сцене и в кино. Интересные главы посвящены истории создания таких фильмов, как трилогия о Максиме и «Учитель». За рассказами об актерской и общественной деятельности автора, за его размышлениями о жизни, об искусстве проступают характерные черты времени — от дореволюционных лет до наших дней. Первое издание было тепло встречено читателями и прессой.
Дневник участника англо-бурской войны, показывающий ее изнанку – трудности, лишения, страдания народа.
Саладин (1138–1193) — едва ли не самый известный и почитаемый персонаж мусульманского мира, фигура культовая и легендарная. Он появился на исторической сцене в критический момент для Ближнего Востока, когда за владычество боролись мусульмане и пришлые христиане — крестоносцы из Западной Европы. Мелкий курдский военачальник, Саладин стал правителем Египта, Дамаска, Мосула, Алеппо, объединив под своей властью раздробленный до того времени исламский Ближний Восток. Он начал войну против крестоносцев, отбил у них священный город Иерусалим и с доблестью сражался с отважнейшим рыцарем Запада — английским королем Ричардом Львиное Сердце.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.