Ночь ночей. Легенда БЕНАПах - [11]
Членом гвардейского Общества может быть каждый офицер, не запятнавший себя неблаговидным поступком в бою и пользующийся уважением своих товарищей…
Общество содержит (деньгами и другой помощью) своих членов, выбывающих по ранению (или гибели), и их родственников (до получения денежного аттестата)…
Членами Общества могут быть как мужчины, так и женщины, но все принимаются по рекомендациям основоположников, простым голосованием. В порядке исключения могут быть приняты лица старшинского, сержантского и рядового состава…
БЕНАП, вверенный тебе подчиненный, — твоя надежда и залог всех твоих успехов. Оскорбление подчиненного — ПОЗОР (разбирается на сборе); рукоприкладство карается: «темная» и исключение…
Уважение женщин в среде БЕНАПов объявляется НЕПРЕЛОЖНЫМ, и нарушения наказываются особо строго — ЖЕНЩИНА НА ФРОНТЕ ВЫШЕ ЕЕ РЕПУТАЦИИ и личных оценочных суждений. Женщина при первом ругательстве штрафуется и исключается. Это единственная дискриминационная мера, потому что ОНА — наша Надежда и Спасение и мы не позволим рушить нашу ВЕРУ!..
A. Наше Общество создается главным образом для того, чтобы не дать войне довести нас до полного одурения и одичания. Наши сборы должны дать такую возможность.
Примечание: ругательством считается не только произнесенное слово, но и намек, хоть в одном слоге или букве; при непроизвольном повторе ругательства удваивается последняя цифра, а не исходная… ЛИДЕР не тот, кто ведет на смерть, а сам выживает, ЛИДЕР — тот, с кем больше всего шансов выполнить боевой приказ и остаться живым; БЕНАП — ЭТО НАДЕЖНОСТЬ.
«Один за всех, и все за одного!» — хорошо, но лучше, когда «ВСЕ ЗА ОДНОГО!» — и тогда уж обязательно — «ОДИН ЗА ВСЕХ!»
Б. БЕНАПы (их друзья, членкоры, гости) — личности неприкосновенные (гарантия полная)…
B. ТЕ, кто командует нами непосредственно, должны быть вне подозрений!.. Если нет, то стена — моральная смерть… В случае доноса — месть общая! (Отмена приговора только общим сбором…)
Д. Мы не судим — мы люди, берущие на себя только обязательства и ответственность.
Мы — племя, ценящее ВЕРНОСТЬ даже выше, чем ЛЮБОВЬ…
Е. Исключение из рядов БЕНАП — это наша высшая мера.
Мы — племя, ценящее ВЕРНОСТЬ даже выше, чем ЛЮБОВЬ…
Руки потянулись к кружкам, и все грохнули металлом. Пили самогон, с трудом добытый из каких-то дальних деревень. Романченко сначала крякнул, выпил и сразу выругался. Спохватился, но ему через стол уже протягивали записную книжку казначея с указанием штрафа номер один. Он увидел сумму, от ужаса выругался еще раз и в отчаянии, под общий хохот, повалился прямо на сидящих:
— Я влип на целый го-од! — застонал он. — Это же… У… Е… А-а, — ему заткнули рот.
Лысиков снова протянул ему свою записную книжку — очень осторожно, на всякий случай произнес:
— Вот здесь распишись, Петро… Только не торопись… И молча — штраф номер два.
Тут вторгся Кожин:
— Давай договоримся и внесем поправку: «Никаких долговых ям. Все в пределах одного месяца — проиграл всю зарплату — сиди тихо, думай… переживай».
— Своего выручает. Поздно. Предложение не было принято.
— Дайте наконец выпить пострадавшему, — вопил Романченко. — По-о-ги-ба-ю-ю-ю!.. Ну-у-у-у?!
Далее все сидели несколько сконфуженные, поглядывали друг на друга и затаенно молчали — боялись слово вымолвить, чтобы не вмазаться. Или ждали, кто следующий?..
Хотите верьте, хотите нет — верили, далеко не все, конечно, но были такие, что непреложно верили: «Вот закончится война, и все будет по-другому, по-новому!.. Мы всем этим недоноскам, негодяям, выродкам покажем!.. Только бы победить, только бы добраться до…»
А пока под присмотром спецслужб, под пристальным взором политорганов, стиснутые со всех сторон запретами, угрозами и дисциплинарными намордниками, эти удивительные «гончие псы разведки», со своими мотоциклами, бронемашинами, транспортерами и «валентайнами», учились создавать свои собственные, пусть небольшие, территории относительной свободы: в своем взводе, в одной землянке, в узком кругу офицеров (как правило, не старше капитанского звания). Такая землянка была убежищем, где можно было бы хоть на час стать самим собой…
Замечание Бориса о «неупоминании Верховного» было возвращением в постоянную, оскорбительную действительность, разрушением, вольным или невольным, маленького островка кажущейся независимости… Это был их подвиг, пожалуй, не меньший, чем любой, самый опасный боевой. Ведь даже одно НЕупоминание «о НЕМ» было уже крупным преступлением здесь, на фронте… А ведь как-никак здесь, в «хоромине», собирались лучшие, костяк батальона, да и гости у них бывали самые надежные.
Так и хотелось сказать: «Зря ты… Зачем напомнил?..» Он сделал это неупоминание жестоко наказуемым. Ведь почти про каждого из них небылицы по корпусу ходили. А про кое-кого и вовсе легенды складывали. Неизвестно — кто. В легендах было немало вранья, но тут вины каждого из них не было — привирали рассказчики и любители излагать чужие дела и поступки «с прибавлениями».
А вообще-то, несмотря ни на что, всем им очень хотелось быть похожими на людей — тех, которыми могли бы гордиться их родные, односельчане, соседи и обязательно девчонки, которых они прочили в свои возлюбленные… Хотите верьте, хотите нет — все свободолюбие, все диссидентство зарождалось там, на войне. Все живое рождается там, где больно.
Писать рассказы, повести и другие тексты я начинал только тогда, когда меня всерьёз и надолго лишали возможности работать в кинематографе, как говорится — отлучали!..Каждый раз, на какой-то день после увольнения или отстранения, я усаживался, и… начинал новую работу. Таким образом я создал макет «Полного собрания своих сочинений» или некий сериал кинолент, готовых к показу без экрана, а главное, без цензуры, без липкого начальства, без идейных соучастников, неизменно оставляющих в каждом кадре твоих замыслов свои садистические следы.
Это произведение не имело публикаций при жизни автора, хотя и создавалось в далёком уже 1949 году и, конечно, могло бы, так или иначе, увидеть свет. Но, видимо, взыскательного художника, каковым автор, несмотря на свою тогдашнюю литературную молодость, всегда внутренне являлся, что-то не вполне устраивало. По всей вероятности — недостаточная полнота лично пережитого материала, который, спустя годы, точно, зрело и выразительно воплотился на страницах его замечательных повестей и рассказов.Тем не менее, «Обыкновенная биография» представляет собой безусловную ценность, теперь даже большую, чем в годы её создания.
Фронтовой разведчик, известный кинорежиссер (фильмы: «Последний дюйм», «Улица Ньютона», «Крепкий орешек» и др.), самобытный, тонкий писатель и замечательный человек Теодор Юрьевич Вульфович предлагает друзьям и читателям свою сокровенную, главную книгу о войне. Эта книга — и свидетельство непосредственного участника, и произведение искусного Мастера.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.