Ночь на площади искусств - [22]

— Напрасно вы женщин не берете в полицию, — сказала Клара. — Женщина легче найдет подход, общий язык. Успокоит словом, взглядом… Даже просто своим видом.

Ризенкампф громко расхохотался.

— Успокоит словом, взглядом… Мадам, вы ошиблись дверью. Это не пансион для слабонервных и не церковь. На успокоение здесь нет времени. И никогда не будет.

Майор щегольски прошелся по кабинету, явно любуясь собой и предоставляя возможность полюбоваться Кларе. Действительно, он был неотразим: молод, строен, даже гибок, черняв, с ровным пробором и тонкими выразительными чертами лица. Главная же его прелесть была в карих глазах, одновременно и ласковых, и хищных.

Ризенкампф продолжал:

— В полиции, мадам, прежде всего необходим рассудок — мужской, жесткий, циничный. Действия полицейского должны быть просчитаны и в то же время неожиданны. Он должен быть ловок и безжалостен. Вынослив и смел. Твердо идти к намеченной цели, где его ждут успех и награда. А женщины пребывают в плену пылкого воображения и таинственных эмоций. Так что позвольте, моя несравненная, детективный воз тянуть нам.

— Позволю, — согласилась Клара, — если вы мне объясните, зачем японец за мной шпионил.

Ризенкампф хитро улыбнулся, взял Клару за руку.

— Мне это совершенно ясно. Вы не дама, вы сосуд соблазнов с повадками домашней кошечки. Искусительница. Какие у вас фруктовые пальчики. Янтарно-прозрачные. Можно, я один пальчик поднесу к губам?.. М-м-м?..

Клара высвободила свою руку. Ризенкампф расстроенно вздохнул, достал бутылку вина, два фужера.

— Вы пьете на службе? — удивилась Клара.

— В исключительно торжественных случаях.

— И какое у нас торжество?

— Визит такой приятной особы. Эти апельсиновые пальчики не дают мне покоя.

Майор принялся целовать руки Кларе. На сей раз она их не отстраняла. Наоборот, кокетливо играла пальчиками.

— Льстец окаянный, — улыбалась она, — Еще недавно пальчики были лимонными.

— Апельсиновые. Они оказались слаще, чем я предполагал.

И Ризенкапмф поцеловал каждый пальчик по очереди. Затем поднял бокал.

— Мне предсказал индийский гороскоп, что на этой неделе пылкая, искренняя любовь принесет мне множество сюрпризов. Хочется в это верить. Люблю сюрпризы. Пью за вас!

Пригубив бокал, Клара вздохнула:

— Мне приятно ваше внимание, но Кураноскэ меня все-таки беспокоит.

— Согласен. Ужасная бестия, — кивнул майор, — И зачем ваш Ткаллер с ним связался… А чтобы он вас не беспокоил, мы его задержим. Хотя бы на три часа. Для начала…

Ризенкампф нажал кнопку — появился сержант.

— Вилли, проверь посты возле зала и узнай, где находится и чем занимается наш дорогой японец.

Когда сержант ушел, майор снова поднял бокал:

— Отвлекитесь от Кураноскэ… На три часа минимум. Не волнуйтесь, дорогая. Ох, как зашумела кровь! Ах, эти пальчики… фруктовые… виноградные…

Пробуждение майора

В третий раз сержант Вилли заглянул в кабинет майора. Тот по-прежнему спал на диване, прикрывшись плащом.

Ждать дальше было невозможно, и сержант уже без колебаний решил разбудить Ризенкампфа. Майор безмолвствовал. Вилли еще потормошил, затем попытался приподнять Ризенкампфа. Бесполезно. Сержант испугался, не отравился ли майор, или того хуже, не задушен ли в собственном кабинете, как два года назад был задушен министр юстиции. И это в то время, когда его помощник отлучился! Сержанта пробрала дрожь. Он принялся ожесточенно трясти майора за плечи.

— Господин майор… Господи-ин майо-ор! Да проснитесь же!

Голова майора моталась из стороны в сторону, вялые губы что-то прошептали. Жив, значит!

Сержант смочил полотенце и приложил к бледным щекам и большому красивому лбу майора. Никакой реакции. Сержант перепробовал все: кричал, дул в лицо, тер уши, брызгал водой из кружки, как прачка на белье, делал искусственное дыхание — майор не просыпался. Припомнив учебу в сержантской школе, Вилли решил пойти на крайние меры. «Не разбудит только мертвого», — отзывался преподаватель об этом способе. Сержант разомкнул майору веко. На него глянул мутно-серый, как у замороженной рыбы, дикий глаз. Вилли снял с ремня фонарь и направил в это безжизненное око ярчайший электрический луч. Майор резко дернул головой, зарычал по-звериному, вскочил, одной рукой выбил фонарь, другой с размаху влепил перепуганному насмерть сержанту оплеуху и разразился серией проклятий.

Сержанту страшно смотреть было на начальника. Зрачок подопытного глаза был необычайно расширен и, казалось, пылал гневом. Второе же веко было плотно сомкнуто. Майор стоял одноглазый, но живой. Живой! Сержант ошалел от радости и вдруг сам себя начал молотить кулаками по скулам.

— Подлец! Чему ты радуешься? — возмутился майор.

— Подлец! Еще какой подлец! — восторженно выкрикивал сержант, пританцовывая на месте, — Вот счастье! Вы живы!

Майор Ризенкампф с недоумением воззрился на дурака сержанта, осторожно ощупывая больное веко.

— Ты что, окурок о глаз затушил, негодяй?! Ослепить меня хотел? Искалечить?

— Что вы! Что вы, господин майор! — искренне не понимал командирского гнева сержант, — Живите зрячим. Умоляю вас!

— Зачем?

— Затем, чтобы видеть господина полковника, — нашелся сержант, — Трижды уже спрашивал о вас.