Ночь на площади искусств - [15]

— С кем говорить-то? — перекрестившись еще три раза, спросил Матвей больше для проверки, — Я никого не вижу. Я так не привык… Я не умею…

— Хорошо, — так же мягко и вежливо ответил низкий голос, — Только просим вас, не пугайтесь и не бейтесь в дверь. Руки и голова вам еще пригодятся.

— И дверь тоже, — добавил первый голос.

Матвей невольно соглашался частыми кивками, но вид имел, как у больной перепуганной собаки, — дескать, пощадите, не добивайте.

— Что бы вы ни увидели, не шумите. Вы в полной безопасности, — сказал более высокий голос, отрекомендовавшийся Свадебным маршем.

— Да-да, — мелко кивал Матвей, хотя, конечно, ничему не верил.

Он был убежден, что это происки врага. Поэтому не стоит закатывать истерик. Лучше уж подыграть коварным затейникам. Но как подыграешь, если каблуки дробь выбивают, руки трясутся и совершенно не слушаются, а зубки… зубки подлые прикусили одеревенелый язык. В глазах не проходит зелень. Матвей снова подумал, что утомительный московский инструктаж оказался все же недостаточным. Эх, Зубов, Зубов… Его бы на место Матвея. Покувыркался бы. Но как-то нужно спасаться. И срочно! Мелькнула мысль, и Матвей моментально развил ее. Есть покуда один выход: прикинуться простачком, этаким Иванушкой-дурачком. Метод, неоднократно испытанный на родных просторах. Авось пронесет, вывезет и спасет! Но как побороть страх, как справиться с собой? Проклятый язык все еще был немым, а вымученная улыбка заметно косила вправо.

Вдруг от партитур по всей комнате разлилось престранное голубоватое свечение. Разноцветные блики мерцали в млечно-голубом сиянии, словно потешаясь над Матвеем. Наконец сфокусировались в двух углах комнаты и постепенно растворились, а в углах возникли два замечательных субъекта. Один из них был одет в бархатный фрак цвета красного вина, другой — в черный, похоже, пасторский костюм. Они осмотрелись, учтиво поклонились друг другу, затем поочередно представились Матвею, чуть шагнув вперед:

— «Свадебный марш» до мажор Феликса Мендельсона-Бартольди.

— «Траурный марш» си бемоль минор Фридерика Франтишека Шопена.

Матвей потоптался на месте, нерешительно протянул вперед руку и тут же ее убрал.

— Матвей Сергеевич Кувайцев, мастер переплетного дела. Отец тоже Кувайцев, Сергей Прокопьевич. Покойный. Любил марш из «Веселых ребят»… А я нотам не обучен.

— Это мы знаем, на себе испытали, — ответили Марши, — Ну, как ваше самочувствие?

— Спасибо, улучшается. Кажется.

— Вы теперь убедились, что вас никто не разыгрывает? Мы есть. Мы с вами в одной комнате. Вы нас хорошо видите?

— Э… Некоторым образом, — выговорил Матвей, словно его занесло на академический диспут.

— А теперь объясните нам, уважаемый, что здесь происходит? Кто-то умер? Женится?

Матвей поднял брови:

— Я — нет. Не собираюсь.

— А кроме вас?

— Не знаю. Мне не говорили. Мне ничего не говорят.

Матвей стал объяснять, что человек он приезжий, можно сказать, случайный. Порядков здешних не знает, но готов уважать и порядки, и традиции.

— Странно, — переглянулись Марши, — Так зачем мы здесь?

— Ума не приложу.

«Ловко играют, — думал Матвей, — Шопен-Мендельсон… Штраус-Бетховен… Знакомые увертюры. Главное, не паниковать. Попробуем подыграть».

Марши снова обменялись взглядами. Задумались. Траурный не спеша прошелся по комнате. Один его тупоносый ботинок невыносимо скрипел. Голова его, в прилизанном седом паричке, была странной формы — удлиненная, с большим крутым лбом и ввалившимися висками. Кожа вокруг глаз была темно-коричневой. Похоже было, что этот субъект недавно перенес тяжелую болезнь. Весь облик Марша был пугающим. Зловещими казались даже агатовые запонки, от которых исходило серебристо-черное сияние, напоминавшее о том, что играло недавно в комнате. Матвею показалось, что когда Траурный говорил, от его тяжелого с присвистом дыхания тянуло знобящим холодком и терпкой ароматической смолой. И все-таки самым жутким был скрип ботинок (особенно правого), такой неприятно царапающий скрип. Это отметил и Свадебный марш. Он вдруг поморщился и спросил:

— Послушайте, достопочтенный, ваши ботинки не ортопедического ли предприятия производства?

— Не знаю. Но я ими доволен, — ответил Траурный, — Отшагал в них не одну тысячу километров на скорбных процессиях.

— И все-таки я прошу, посидите немного в кресле, — сказал Свадебный и повернулся к Матвею, — Любезнейший мастер, вы чего-то не договариваете. Мы не могли появиться здесь просто так, без повода.

— Да, такого еще не было, — согласился Траурный, — Обычно оповещают заранее. А тут… Совершеннейшее беспардонство.

— Может быть, в качестве судей или почетных гостей? — выдвинул гипотезу Кувайцев, натужно и неумело подыгрывая, — Фестиваль своеобразный.

— Что за фестиваль? — переспросил Свадебный серебристым, с чуть заметной интригующей хрипотцой голосом.

Это был изящный блондин с длинными душистыми кудрями и удивительно ясным, даже сияющим взглядом. Даже если он говорил нечто серьезное, глаза его все равно излучали радость. Даже беспечность. Ходил он пружинисто, словно пританцовывая в своих лакированных остроносых туфлях на высоких каблуках. В петлице винно-красного фрака красовалась белая гардения.