Ночь - [3]

– Ты ошиблась в расчетах. Или часы синхронизировались с чем-то не тем и перескочили на десять минут назад. Бывает. Если и есть в космосе какое-то расписание, которому можно доверять, то это график рассветов и закатов.

Голос стал спокойнее.

– Может, и правда все в порядке. Сейчас еще и все огни внизу, у озера, погасли. Там огромный город. И он теперь весь во тьме. И ветер затих. Наверное, так всегда перед рассветом. Экономят энергию.

– Автоматика у них, скорее всего. У нас в Минске то же самое. Перед тем как солнце встанет, фонари гаснут.

Собаки продолжали истерично выть. Герда встревоженно всматривалась мне в лицо. В голове мелькнула новая, не из мирного времени, мысль, что, если на том конце что-то случится, я никак – ну просто совсем никак – не смогу помочь. Но что могло случиться? Она в Непале, а не в Афганистане. И даже то, что в Минске сначала светлело, а потом только автоматика отключала фонари, не должно было меня настораживать. Кто его знает, какие алгоритмы энергосбережения применяют в Гималаях.

– Что-то и на смотровой площадке у нас свет пропал, – спокойно заметил голос. – А у китайцев сдох телефон, с которого они попсу слушали. Тишь и жуть. Но они пытаются петь. Ты про Google Homo читал?

Ответить я не успел, наш разговор прервался. А несколькими секундами позже свет погас и у меня в комнате. За окнами тоже стояла темень: фонари проспекта, видневшегося через ветви далеких тополей, как и окна соседних пятиэтажек, оказались в полной темноте. Я прикинул в голове масштабы блэкаута, который одновременно случился бы и в непальских Гималаях, и в не самой простой для жизни столице, и отбросил возможность взаимосвязи как анекдотичную. Совпадение, просто совпадение.

Наледь на окне образовала остроконечный узор, похожий на кленовый лист. Раньше, до того как темно стало с обеих сторон стекла, он не так бросался в глаза. Я вышел на пропахшую мокрой тряпкой лестничную площадку проверить пробки, но, как ни клацал автоматами, восстановить подачу электричества не удалось. Ни в тот вечер, ни когда-либо позже.

И если перечислять отвратительные для меня вещи того мира, который закончился с ночным разговором, то возглавят список тексты, написанные живыми людьми, чья логика и стилистика стала полностью неотличимой от логики и стилистики роботов.

Интернет в яблочнике пропал, но само устройство держалось еще семь часов. К сожалению, никто в первые минуты блэкаута не понял, насколько ценным был каждый миг прощальной работы гаджетов.

Что бы я сделал, если бы смог включить своего бывшего электронного друга хотя бы на минуту? Поставил бы трек одной старинной группы. Мелодия до сих пор крутится у меня в голове. Там сначала идет медленное, даже немного неряшливое гитарное треньканье. А потом вступает голос. Он будто не поет, а говорит. Говорит, обращаясь к кому-то очень близкому. Он призывает проснуться. Вытереть слезы. И бежать. Я забыл точные слова и название трека, а посмотреть уже негде. Поверьте, ничего более осмысленного, обогащающего и прекрасного, чем прослушивание этой мелодии, человек с помощью электронного устройства сделать не мог. Ни в какие времена.

Тетрадь первая

Раздел первый

Далекие вскрики ратушных колоколов. Остроконечный узор, похожий на кленовый лист. Он серебристо сиял на почерневшем бархате заиндевевшего оконного стекла. Сколько времени прошло, а тонкие прожилки не растаяли, не оплыли, вообще никак не изменились. Лучшее доказательство того, что температура за прошедшую вечность ни разу не менялась (если кому-то такие доказательства в принципе нужны). Собаченция уже проснулась, она всегда просыпается за несколько мгновений до первого удара колокола. Как обычно, спрыгнула с постели, где мы греем друг друга, и царапала когтями пол перед входной дверью.

Я откинул старые дубленки и шубы, которыми укрывался поверх двух одеял, и вслушался в звон колоколов. Ну как. «Колокола» – это, конечно, громко сказано. Поскольку никаких иных способов оповещения населения, кроме звуковых, у муниципалитета не осталось, в начале рабочего дня звонарь, чье имя Гацак, восемь раз бьет по куцей ржавой рейке, прикрепленной высоко на заводской трубе над озером.

Мол, будем считать, что сейчас «восемь часов» «утра». Понятно, что никакого «утра» у нас уже вечность как не было, но надо же как-то начинать «новый день». И только не спрашивайте у меня, как Гацак определяет промежуток времени от последнего «вечернего» звона до первого «утреннего». Половина вольной Грушевки подозревает его в том, что он мухлюет. Просто чтобы поиздеваться над горожанами, доверяющими ему, козлобородому.

В условиях, когда работающих часов не осталось совсем ни у кого (кому интересно тратить бесценный цинк на такую условную вещь, как «время»), звонить ежедневную «заутреню» Гацак может начинать прямо после того, как его голова прояснится от воздействия солидной дозы браги. А без нее не обходится ни один его «вечерний» выход к трубе. Задай ему вопрос о его способе следить за временем, и он обязательно покажет три механических будильника, заведенных ровно на восемь часов утра. Только вот на будильниках всегда разное время. Бывало и такое, что вольный город Грушевка вставал, начинал ссориться, торговать и шевелиться, так и не дождавшись гацаковского звона.