Ночь для двоих - [47]

Ему приходилось поминутно напоминать себе, что его цель — искусство и прославление красоты. Привлекательность ее тела была такой же частью природы, как гладкая кора березы или залитая солнцем гладь деревенского озера. Фредди следовало думать о формах, цвете, игре красок.

Не получалось. Ему хотелось отбросить карандаш и бумагу, подойти к этому изысканному сочетанию форм и цвета и...

Он опустил глаза и уставился на свой набросок. Не помогло. Он уже сделал несколько зарисовок: общий план картины, волосы и профиль, средняя часть тела и то, что он видел в зеркале.

— Знаешь, Фредди, до возвращения из Франции я думала, что после интрижки с леди Тремейн ты стал мрачным и ожесточенным. А ты такой же, как был.

Это было в манере Анжелики — поднимать самые неожиданные вопросы. Фредди взглянул на девственно чистое полотно.

— Прошло много времени, Анжелика. Четыре года.

— Но ты вылечился?

— Она не была болезнью.

— Ладно, ты оправился от потери?

— Понимаешь, она никогда не была по-настоящему моей. — Он достал из коробки остро отточенный карандаш. — Думаю, я знал с самого начала, что у нас мало времени.

Он был по-настоящему счастлив с леди Тремейн. Но в их отношениях всегда присутствовал элемент тревоги. Когда она помирилась с мужем, его сердце было разбито, но он не озлобился, посчитав такой поворот событий не предательством, а окончанием прекрасного периода своей жизни.

Фредди перевернул страницу и сделал набросок ног Анжелики, желая иметь возможность провести ладонями по гладкой прохладной коже.

Леди Тремейн однажды сказала, что Анжелика влюблена в него. Фредди редко подвергал сомнению мнение любимой женщины, но именно это высказывание прозвучало, когда она уже решила помириться с супругом, а значит, хотела, чтобы Фредди тоже устроил свою жизнь. С кем угодно.

Если Анжелика и была в него влюблена, то уж точно не давала никакого повода так подумать. А если леди Тремейн и была права, прошло уже четыре года, слишком долгий срок, чтобы привязанность сохранилась.

Он перевел взгляд на Анжелику. Все ее внимание было поглощено книгой. Она даже делала какие-то заметки на полях. Нет, о соблазнении здесь и речи не было.

— Думаю, на сегодня достаточно, — сказал он. — Я выйду. Одевайся.

Анжелика не стала бы утверждать, что была влюблена во Фредди всегда. Всегда — это очень много, сюда входят и полузабытые годы детства. Нет, она точно знала, когда именно родилась ее любовь. Тогда ей было семнадцать лет, а ему — восемнадцать.

Он приехал домой на каникулы после первого года обучения в Крайст-Черч[17], а она осенью собиралась начать учебу в Леди-Маргарет-Холл[18]. Растянувшись на одеяле неподалеку от него — Фредди как раз устроился рисовать на берегу реки Стаур, — она то задавала вопросы относительно Оксфорда, то безжалостно критиковала его работу. Анжелика сама не рисовала, но имела удивительно острый глаз и была чрезвычайно горда тем, что не кто иной, как она объяснила Фредди, что для изображения бликов используют не чисто белый цвет, а более светлый оттенок того цвета, который следовало подчеркнуть.

Анжелика ела персик, бросала камушки в реку и объясняла Фредди, что ему следует добавить синьки в зеленый цвет, если, конечно, он хочет передать глубокую зелень летней листвы. Она не знала, слышал ли он хоть слово из всего ею сказанного, потому что никак не отреагировал, а лишь, зажав в зубах одну кисточку, потянулся за другой.

В этот момент и ударила молния. Анжелика взглянула на юношу, своего старинного друга, словно видела его впервые, и ей страстно захотелось поменяться местами с кисточкой— почувствовать на себе его губы, язык, зубы.

Правда, хотя в их дружеском тандеме она всегда задавала тон и была уверена, что их дружба выдержит все советы и жесткую критику, которой она подвергала его работы, в качестве соблазнительницы она потерпела полный крах.

Фредди не замечал новых платьев и шляпок, которые она надевала только для него, не понимал, что ее попытки научить его танцевать связаны только с одним желанием — облегчить ему возможность поцеловать ее. А когда она начинала восторгаться другим мужчиной с единственной целью — вызвать в нем ревность, он лишь вопросительно смотрел на нее и спрашивал, не тот ли это мужчина, которого она не так давно терпеть не могла.

Конечно, лучше было бы признаться, и открыто заявить, что хочет за него замуж. Но чем более неудачными были ее робкие попытки завоевать сердце Фредди, тем больше ее охватывала робость. А когда она уже почти поверила, что он, похоже, не может испытывать романтическую привязанность к независимой женщине, он встретил великолепную и дерзкую леди Тремейн, которой было глубоко наплевать на любое мнение, кроме ее собственного.

Когда леди Тремейн оставила Фредди, решив воссоединиться с мужем, пришел шанс Анжелики. Он был в смятении. Он был очень уязвим. Ему нужен был кто-то, способный занять место леди Тремейн в его жизни, но, придя к нему, она совершила грубую ошибку — сказала: «Я же тебе говорила», и он недвусмысленно попросил оставить его в покое.

Анжелика оделась. Фредди ждал ее за дверью студии. За четыре года ее отсутствия он растерял детский жирок, который не покидал его даже в возрасте двадцати четырех лет. Конечно, он никогда не будет так идеально сложен, как Пенни, но, тем не менее, Анжелика находила его очень привлекательным.