Но человека человек. Три с половиной убийства - [4]

Той первой ранней весной (весна здесь наступает в начале февраля), когда в нашем каменном доме было холодно, когда то сыпала снежная крупа, то солнце заставляло первые весенние стебли развернуться и налиться соком среди сухой травы, я не знал, куда себя деть; поднимался на вершину горы, ложился на сухую траву, лежал и смотрел на Субазио, которая все равно была выше. Ветер выл в чащах. Пару раз я видел внизу, в дубовой роще, стайку черных кабанов на выпасе. Мой сосед, бывший мафиози, держит трюфельный бизнес; при первой нашей с Андреа попытке размежевания сосед неистово жульничал и даже попытался подать в суд, но Андреа железной рукой свел его попытки на нет. Прочие соседи: пара фермеров (километрах в шести-семи от нас), патентованная ведьма в маленьком домике на вершине другой горы, пониже (в двух километрах), хипповый ретрит (километрах в десяти в другую сторону). По грунтовке можно выехать на асфальтовое однополосное шоссе (в двух километрах), двигаться по которому следует со скоростью не более сорока из-за постоянных серпантинов. Да, и церковь, близ которой Франциск получил свои стигматы: тоже километрах в четырех по прямой — моя жена проложила к ней тропу сквозь буреломы. Все это густо заросло лесом и располагается вертикально, перпендикулярно, под непредсказуемыми углами, вечно за поворотом, вечно на откосе. Под вывеской придорожного супермаркета таился рынок, где бутылки с грубым оливковым маслом были заткнуты резинками детских сосок. На блошином рынке Лука (до странности итальянское имя) приобрел старинный штампик из пластмассы на картоне, которым можно было оттиснуть расплывчатый, но узнаваемый Дуомо. Мы с женой (уже не первой, но третьей, четвертой весной) скупали на рынках всё — мелкотравчатые блюда, гнутые стулья, бледно-хрупкие зеркала; нас узнавали, нас подзывали и показывали то, что должно было нам понравиться. Иногда мне казалось, что я попал в пятидесятые, лет за десять до своего рождения. На Рождество здесь всегда выпадал снег; он не выпадал ни в Риме, ни на Тразимено, ни даже во Флоренции — здесь, в сердце Умбрии, держался микроклимат прежних, далеких и давних дней, а может быть, время здесь проходило так, как только и может выдержать сердце. Не знаю, что еще сказать.

7

Дибок быстро взял Ксюшу в оборот и прочно держал ее в обаянии. Повторю то, что сказал выше: Ксюша имела несчастье встретить человека, которого посчитала своим романтическим героем. Видите ли, обычная, традиционная романтика никогда не привлекла бы нашу циничную, расчетливую Ксюшу, но у нее была слабость. Она пишет:

«В отличие от всех этих мажорчиков, Д. — человек дела. Вот, например, П. — про него я понимаю, что его отец крутейший актер, ну а сам-то П.? Он просто рос в этом доме, он пропитался этой культурой, этими привилегиями. Ну и что? Что он сам-то из себя представляет? Он может читать какие угодно книги и т. п. Но он пока еще никто, и я не ставлю на него. А вот Д., про него уже понятно, что он сам себя сделал. И в какую эпоху! В эпоху дикости, когда риск действительно мог принести реальную прибыль. Он предприниматель, он мыслит как инвестор, и это меня восхищает».

Из жарка в ледок, из ледка в жарок. Ничего у них еще не было, а он уже начал нашей Ксюшей играть, как мячиком. То принесет букет роз, то не отвечает на звонки. То рассказывает романтические истории, показывает свои шрамы — то пренебрегает ею, сидит рыгая и развалясь, напивается при ней с друзьями, подкалывает. Он начинает своими поступками учить ее терпеть; делает так, чтобы она пропиталась идеей собственного служения ему. Удается ли это Д.? Вопрос спорный. Бесспорно одно: она в горячке. Может, это и не горячка влюбленности, но по меньшей мере горячка охоты. Ксюша уверена, что встретила на редкость подходящего человека и что нельзя его упустить.

«У нас одинаковый юмор. Мы одинаково мыслим (он — почти так же быстро, как я). Мы перебрасываемся ассоциациями. Когда он рядом, мы всегда смотрим только друг на друга, никогда в сторону. Редкое совпадение. За него надо держаться».

Потом он неделю не звонит; когда звонит она — говорит ангельским голосом, что занят (на заднем плане — звуки тусовки). Но главное — он не спит с ней. Километры дневника исписаны предположениями о том, почему.

Вдруг мирное: «Мне понадобились бумаги для гайцов, чтобы отправить машину в сервис. Д. сделал мне бумаги по своим каналам за пятнадцать минут. Он, кажется, знает всех в городе».

И почти сразу же: «Все очень плохо. Он не звонит. Выключить телефон? Не ждать? Я не живу все эти дни. Когда я не знаю, где он и что с ним, я не живу».

«Позвонил, как будто вчера не продинамил меня… Типа — ну а че? Давай встретимся. Опять то же самое. Я понимаю, что и на этот раз никакой встречи не будет, но жду, не могу не ждать… Вечер пропал, он снова сбрасывает мои звонки. Почему я это терплю? Ведь я терплю совершенно сознательно. Дело даже не в том, что у него столько связей. Дело в том, что он настоящий. Что он — тот человек, с которым я могла бы быть вместе. Мне не нравятся „хорошие“. С ними скучно. Мне нравится Д., какой он есть, — со своим прошлым, лексиконом, знакомствами, властью.