Но березы в чем виноваты! - [14]

– Лиля, а ты не могла бы выступить вместо меня, – с тоской попросила Ольга.

– Запросто, – улыбнулась Лиля. – Я потрясающе выступаю. Вся жизнь моя, если угодно, сплошные выступления. Начиная с детского сада… Но кто даст слово бедному ребенку! «Чужая я! Чужее не бывает!»

– Значит, давай: «…уделяет самое пристальное внимание…» – напомнила Ленка и выхватила у Ольги листок с текстом.

Лиля принялась диктовать, а Ленка записывать.

Ольга угрюмо наблюдала за ними, медленно переводя с одной на другую тяжелый взгляд.

– С вас причитается, – объявила Лиля, кончив диктовку. – А теперь пойду к своему «письменному вьючному мулу». «Дело надо делать, господа! Дело делать!»

Прижав к груди томик, Лиля тронулась в сторону хибары.

– А ты не права, Лилия! – вдруг крикнула ей вдогонку Ольга. – Насчет Пушкина! Насчет того, что лицемер он! Да ради одной строчки из «Бориса Годунова» можно было тысячу таких писем написать. Чтобы люди могли прочитать «Бориса Годунова»! Неужели ты этого не понимаешь?!

Лиля в ответ лишь пожала плечами и загадочно улыбнулась.

VI

Ночь Ольга спала плохо. Засыпала и тут же просыпалась – ей мерещился во сне плач Дашки. Но Дашка не плакала, спала так крепко, что пропустила ночное кормление.

Утром Ольга встала с тяжелой головой, притуплёнными ощущениями и горьким привкусом во рту, но с удовольствием умылась холодной водой под рукомойником, весело оделась, напевая вполголоса, с шуточками подняла детей. И не заметила, как переделала все утренние свои дела – детей накормила, кровати застелила, посуду перемыла, Дашку упаковала в коляску и выставила под яблоню на участке, а сама села на лавке возле крыльца и принялась ждать Ленку.

Накануне Ольга договорилась с Леной Иваницкой, что та присмотрит за детьми, пока Ольга будет на собрании. Собрание начиналось в одиннадцать часов, а Лена должна была прийти к десяти.

Ольга прождала ее до двадцати минут одиннадцатого, потом решительно поднялась с лавки.

– Вот что, Катерина, – объявила она старшей дочери. – Сейчас возьмем Дашку и поедем вместе в правление!

– Куда-куда? Вправление? В какое вправление?

Ольга ей не ответила.

– А зачем вправление? Чего мы там будем делать?

– Выступать будем.

– Выступать? А я тоже буду выступать?

– Нет, я пойду выступать, а ты подождешь меня на улице. Дашку покараулишь.

– А как ты будешь выступать, мамочка? Петь, танцевать будешь? Да?

– Нет, буду говорить.

– Мамочка, а можно я тоже выступлю? Вправление! Хи-и-итренькая, я тоже хочу выступить… Нет, сначала ты выступишь, а потом я песенку спою, – предложила Катька.

– Не болтай языком, – улыбнулась Ольга.

Она вошла в дом, сняла джинсы, вместо них надела темно-синюю юбку, а на плечи накинула вязаный жакет, старомодный, строго-бежевого цвета, оставшийся в наследство от матери. Переодевшись, Ольга подошла к зеркалу, придирчиво оглядела себя, еще раз расчесала волосы, потом вышла на улицу.

Когда-то правление помещалось в небольшом бревенчатом сарайчике, а общие собрания членов-пайщиков проводились под открытым небом, на поляне с деревянными скамейками. Теперь же на этом месте стояло громоздкое двухэтажное здание из стекла и бетона, на первом этаже которого располагался просторный зал с эстрадкой, кинобудкой, микрофонами и радиодинамиками в узких перемычках между широкими окнами.

Не было в этом зале разве что кондиционеров, а равно логического обоснования тому, зачем он, такой чересчур просторный и современный, понадобился дачно-строительному кооперативу: общие собрания проводились в нем лишь два раза в год, кинопросмотры и иные культмассовые мероприятия в нем также не организовывались. Раз в год, правда, в зале правления устраивались лекции о международном положении, но среди членов-пайщиков они не пользовались популярностью и большой аудитории не собирали.

Недоумение вызывало и само стекло-бетонное сооружение. Прежде всего вследствие удивительной несоразмерности своей остальным дачным строениям, большей частью малогабаритным, дощато-бревенчатым; вследствие отчужденности своей от скромного поселкового мирка салатовых заборчиков и узеньких грядок с клубникой и укропом; этакий столичный барин среди деревенской бедноты.

Впрочем, со временем к нему привыкли, перестали удивляться и успокоились, придумав соответствующее прозвище. Прозвищ опять-таки было несколько, в чем проявлялись индивидуальные различия в мировосприятии и культурной ориентации старожилов, но в широком ходу были лишь три – «поганкины палаты», «ездиное гнездо» и «колизей» (почему именно «колизей», никто толком не знал и объяснить не мог, авторы прозвища в том числе).

И лишь к одному не могли привыкнуть и удивляться не перестали: когда по вечерам в зале на первом этаже члены правления устраивали свои сходки. Здание правления стояло особняком, на открытом пространстве, широкие окна-витрины первого этажа хоть и имели занавеси, но по непонятной причине никогда не зашторивались, а посему взору каждого, кто в это время оказывался возле правления, представало довольно странное зрелище: с улицы освещенный зал напоминал гигантский аквариум, а в этом как бы аквариуме на сцене за длинным красным столом лицом к пустому залу неподвижно восседали странные фигуры – музей восковых фигур, закрытый на ночь.