Низверженное величие - [100]

И все же, разглядывая комнаты, обстановку, представляя себе красивый фасад дома, широкий двор, железную ограду, капитан понимал, что слияние с фирмой Развигорова очень помогло бывшему мелкому торговцу. Даже мебель в доме говорила о хорошем, выше провинциального уровня, вкусе. Скорее всего, это вкус его дочери. Одна из самых красивых женщин города, она одевалась весьма экстравагантно, диктовала здешнюю моду. Был у нее и муж, офицер запаса. Для Бориса это явилось неожиданностью, но, к счастью, они не встретились — зять Холилулчева мобилизован и направлен в часть. Трина, или Димитрина — таким было ее полное имя, — вела себя весьма непринужденно, и Борис надеялся приятно провести здесь время. Может быть, поэтому он и не запер дверь на ночь. Надежда на новый роман незаметно вернула его мысли к тому, что произошло три дня назад. Всю ночь перед отъездом сюда он провел с госпожой Чанакчиевой. Вначале в каком-то ресторанчике, потом у него в квартире. И все было как будто в последний раз. Она вела себя так же, как всегда, без комплексов и без тормозов. Но себя он не узнавал. Утром чувствовал себя как выжатый лимон, единственным его желанием было как можно скорее уехать отсюда, вернуть себе силы и спокойствие, держаться подальше от растревоженной Софии и от этой ненасытной женщины. Он не сказал ей о встрече с отцом, хотя вначале у него было такое желание. Сказал ей только, что должен уехать в город Х-во, куда получил новое назначение. Когда они прощались, она обещала навестить его там, но он ей не поверил. Впрочем, от этой женщины всего можно ожидать, тем более что, как она выразилась, он единственный ее партнер по постели, который доводит ее до умопомрачения.

Успокаивало его лишь то, что дела ее были еще не улажены и вряд ли она кинется к нему сейчас, когда нет окончательной ясности. Она понимала, почему он спешит уехать из Софии — следы его подвигов совсем еще свежи. Не догадывалась она лишь о том, что он собирается бежать в Турцию. Вначале он хотел ей сказать и об этом, но потом передумал. Еще увяжется за ним, что он тогда будет делать. После той ночи он чувствовал себя пресыщенным ею, она становится ему в тягость и, если появятся новые заботы, будет висеть у него на шее тяжким грузом… Капитан Развигоров встал, надел бриджи, накинул подтяжки и пошел умываться. В доме было тихо. Шипение воды в кране чешмы прогоняло сонливость, где-то скрипнула дверь, послышались шаги. Чей-то голос подсказал ему, что полотенце слева, на вешалке. И снова все стихло.

Уже выбритый, надушенный, он спустился в холл, где в прохладном полусумраке собралась вся семья. После обмена утренними приветствиями можно не спеша позавтракать, посидеть за чашкой кофе, перекинуться несколькими словами о последних новостях со стариком Холилулчевым.

Правительство объявило войну Германии.

При этом известии что-то оборвалось в душе капитана Бориса Развигорова. Он заметно помрачнел. Мрачен был и старый торговец зерном.

— Дело становится серьезным, господин капитан, — вздохнул он, и этот вздох, услышанный Борисом, затрепетал в его душе черной бабочкой.

Он, конечно, предвидел неприятности, но не ожидал, что дойдет до такого. Ему до последних дней казалось, что слова Гитлера о несокрушимости германской армии подтвердятся победами. Сейчас, видя закат своих надежд, он не мог больше играть с собой в прятки. Тонкая струна, до последних мгновений связывавшая его с надеждой, лопнула с жалобным стоном. Барабаня пальцами по столу, Развигоров сказал:

— Не найдется таких болгарских офицеров, господин Холилулчев, которые пойдут против своих вчерашних союзников…

— Найдутся, господин капитан Развигоров, найдутся… — как-то очень грустно произнес старый торговец. — Мы думали, что и в горы никто не пойдет, а ведь нашлись люди… И теперь я боюсь их больше, чем русских. Русские придут, постоят и уйдут. Они не будут спрашивать, кто чем торговал и кому что продавал… Они предоставят тем, с гор, разбираться в этом. У русских своя головная боль, им будет не до нас… Плохое придет от наших… Своя собака, если кусает, знает, куда укусить… Вот чего я боюсь… В свое время один мой знакомый из бывших влиятельных людей говорил, что Англия думала о нас… Недавно я его видел, и он сказал, что после этой войны Англии придется больше думать о себе, потому что и для нее все изменится, хотя она одна из победительниц…

— Никто еще ничего не знает… — сказал капитан Развигоров.

— Хорошо бы, если так… А только мне кажется, я уже знаю, кто выиграет войну… Если уж и мы начали кусать своего союзника, значит, дело швах…

Развигоров, с нарастающей тревогой слушавший хозяина, поднял голову, оглядел полутемный холл и, встретив взгляды Трины, улыбнулся.

— Ладно, не будем паниковать раньше времени, господин Холилулчев…

— И я так думаю, господин капитан, но не могу не спрашивать себя: что творится там, где сейчас мой зять?.. Того и гляди дочка вдовой останется… Худо…

Слова старика заставили Бориса снова взглянуть на Трину. Будущая вдова не выглядела слишком опечаленной, услышав о такой перспективе. Ее чистое удлиненное лицо казалось из-за откинутых назад волос восточным, узкие, слегка китайские глазки лукаво и весело смотрели на него. Тревоги старика ее не касались. Несмотря на то что она была замужем четыре года, детей у нее не было, но это ее особенно не опечалило. Допекали ее только старики своими упреками. Заставили даже обратиться к врачу. Тот сказал, что ничто не мешает ее материнству. Муж ее на осмотр не ходил, но ей и самой не хотелось портить красивую фигуру, лишаться удовольствия диктовать моду в городе. Трина Холилулчева была слишком тщеславной, чтобы позволить себе уйти с городской сцены в столь юные годы. Ей хотелось стоять выше провинциальных вкусов, и она преуспевала в этом. Беременность вывела бы ее из строя по крайней мере на два года.