Низвержение - [17]

Присутствие Граничника объясняло, как погибли колонисты, но одна из жертв весьма озадачила Второго Офицера. Все знали, что Эральдо Уолш работает на стигийцев: шпионит по их приказу за колонистами и время от времени устраивает заварушки, когда ему велят. Уолша нельзя было назвать примерным гражданином, но до сих пор он жил как за каменной стеной — стигийцы очень многое спускали ему с рук.

— Похоже, вы не очень-то сюда торопились, — проворчал Граничник низким голосом. Второй Офицер хотел было объяснить, что шёл пешком из самого Квартала, но тут солдат ткнул носком сапога голову Эральдо Уолша.

Второму Офицеру нечасто приходилось иметь дело с Граничниками, да и, по правде говоря, он их до смерти боялся. Но для отчёта ему надо было знать все обстоятельства дела. Он собрался с духом и спросил:

— Хоть они и напали на полицейского, оружия я ни у кого из них не увидел. Неужели обязательно было в них стрелять?

Граничник резко повернул голову ко Второму Офицеру и пригвоздил его к месту силой взгляда. Глаза стигийского солдата горели огнём на иссечённом шрамами лице. Второй Офицер много лет прослужил в полиции и в своё время повидал немало ужасного, но сейчас невольно вздрогнул — эти глаза были словно окна в ад.

— Оберегать сородичей — ваша обязанность, — рявкнул Граничник. — А вас тут не было.

Второй Офицер, сглотнув, выдавил «да» и отвернулся. Он знал, что ему лучше промолчать, но всё-таки нервно продолжил:

— Нужно будет провести следствие. Мы доставим тела в м…

— Никакого следствия, — тоном, похожим на далёкий раскат грома, перебил его Граничник, держа длинную винтовку так, будто собирался выстрелить снова, на этот раз в полицейского. — И оставьте трупы лежать здесь. Чтобы остальным было неповадно. — Через мгновение стигиец снова скрылся в тени.

— Никакого следствия, — пробормотал Второй Офицер. Выходит, теперь стигийцы наскоро выносят смертный приговор без суда. Он переглянулся с Третьим Офицером, однако оба промолчали — полицейским не пристало ставить под сомнение мотивы стигийцев.

— Ужасно, — вздохнул Второй Офицер и медленно прошёл между телами, застывшими в тех положениях, в которых их застала смерть. На следующее утро, когда их найдут дети, трупы будут покрыты плотоядными слизнями, если, конечно, бродячие Охотники не обглодают их за ночь.

Полицейский отослал Третьего Офицера домой, восстанавливать силы после ранения, а сам на несколько часов отправился патрулировать окрестности. После происшествия жители лачуг старались не высовываться на улицу, но из-за закрытых дверей до Второго Офицера доносился женский плач и гул сердитых, недовольных голосов. Кое-где двери были открыты, и из темноты дверных проёмов сверкали злобные взгляды и алые огоньки курительных трубок.

Наконец Второго Офицера сменил другой полицейский, и он с гудящими от долгой ходьбы ногами поплёлся домой. Он вошёл, стараясь не шуметь, чтобы не перебудить домашних, но, к своему удивлению, услышал голоса на кухне.

— Здравствуй, матушка! — сказал Второй Офицер, войдя в душно натопленную комнату. Он никак не ожидал, что мать в такой поздний час ещё не спит.

Пожилая женщина, возившаяся у плиты, вздрогнув, развернулась к нему.

— Здравствуй, сынок, — ответила она. — Ты, верно, измотался. Иди-ка погрей ноги у камина. Мы с Эльзой уже поужинали, но твою порцию я, вишь, в тепле держала. Можешь на подносе поесть.

Полицейский прошёл в гостиную и с наслаждением опустился в кресло. Он скользнул усталым взглядом по лопате Уилла, лежавшей на серванте. Обнаружив её в комнате, мать и сестра Второго Офицера после случая с миссис Берроуз специально оставили лопату на видном месте — ему в назидание, даже в знак предупреждения. Но вышло наоборот: полицейскому приятно было её видеть. Лопата напоминала о Селии.

— Держи, мой хороший, — сказала мать, ставя ему на колени поднос с внушительной миской. Второй Офицер, голодный как волк, тут же схватил ложку и принялся жадно хлебать, чавкая на всю комнату — в Колонии мало кто заботился о приличиях за столом.

Мать тем временем затараторила:

— Я глазам не поверила, когда стигийцы явились в двадцать третий дом и в два счёта выставили Смитов. Глядеть было больно. Миссис Эс даже сундук собрать не успела — прямо в руках понесла платья. Я ведь сама ей кое-какие пошила, помню. Дочка её форменную истерику закатила. Вой подняла на всю улицу, слёзы в три ручья — в общем, словами не расскажешь. А мистер Эс без всякого шуму пошёл куда велено, только вид у него был такой, будто его на плаху ведут. Сердце разрывалось, на них глядючи. В Северной-то, чай, тоже страх. — Она вскинула руку, будто не желая об этом ничего слышать, и выжидательно посмотрела на сына, надеясь услышать от него подробности.

Когда подробностей не последовало, пожилая женщина продолжала: — Знаешь, я б тебя не винила, если б ты ушёл с той верхоземкой жить выше травы. Молодым тут жизни нет, хоть вы с Эльзой уже и не юные. Стигийцы-то, они нынче нас ни в грош не ставят.

Второй Офицер перестал жевать, так и застыв с поднесённой ко рту ложкой. Он в жизни не слышал, чтобы мать так говорила о Колонии или о стигийцах. Она всегда была законопослушна и почтительна и не терпела, когда при ней дурно отзывались о властях.