Нижегородский откос - [81]

— Грунька-то похваляется — много денег получила из городу. Да еще больше получит. Женихи теперь к ней сватаются, вдовцы-старики, конечно, да она еще артачится… Ах, шельма!

Завернул козью ножку и наполнил комнату тяжелым, острым запахом саранского самосада — «махры».

— Поглядишь, слишком много развелось дамского полу. Молодых мужиков всех перебили, и прямо страх берет, куда весь дамский пол денется. Девки-телки ходят табуном по околице и от тоски ноют. Парни еще не подросли, а у стариков совесть не позволяет, а ведь их естество на всякий раз одинаково, и оно свое требует и их одолевает. Вот и получается по новому праву: ни греха тебе, ни совести, и валяют напропалую, лишь бы случай к тому представился. Бабы — теперь сами себе хозяйки, на собрании ходят, в волости делегатками состоят — против мужиков свой норов выказывают, а перечить им не смей… И как они теперь, голова, оплетать нашего брата научились.

Если попытаться уверять отца, что Сенька не мот, не ерник, то это только усугубит подозрения старика. И поэтому сын молчит.

После этого отец возвращается к своей самой излюбленной теме: как «добрые люди» наживали капиталы.

— Скопидомствовали, каждую копеечку блюли пуще глазу. Бугров, когда на постоялом дворе останавливался, заказывал чайник кипятку на троих.

В который раз отец приводил этот пример, колол им сыну глаза.

— Ну как там в Гремячей Поляне живете-то? — выдавливает из себя сын нелепый вопрос.

— Бог грехи терпит. Живем не очень богато, середка на половине, — отвечает отец. — Нужда, заботы, скорби. Вишь какое дело — с кормами мученье.

Каждое лето повторяет он эти жалобы, и уж сено запасено, но он все запасает, запасает…

— Земли наши маломерные. Житьишко худородное. Скотины развели много, а кормов — недостача. Вот и зашел к тебе, может, ссудишь малую малость. На сено, на жмых, на отруби. Всего-навсего рубликов бы полета, вместо того чтобы девкам бросать… Девкам бросать — что псу под хвост.

В тоне слышалась кровная обида. У отца даже задрожала губа.

«Он меня считает Крезом», — подумал сын, ловя взгляд отца на кусочке ветчины…

— Стишки, говорят, сочиняешь, угодил, поди, начальству, и за то очень отменно платят…

— Пока ничего не получил.

— А что же про рязанского молодца судачат, деньги лопатой гребет, оттого в пьянство ударился. Осенин прозвище-то ему, у нас в избе-читальне судачили… Так тоже девку завел и транжирит, транжирит, уему нету… А родителям — ни гроша.

— В чужой руке ломоть все толще.

— Оно положим… особливо эти бабы, мокрохвостки, наболтают больше возу. А я за что купил, за то и продаю… Значит, про Осенина тоже зря набухвостили… Вот тут и верь…

Дым лезет Сеньке в нос, в глаза. Сенька открывает окна и дверь. Отец завертывает новую козью ножку. Вертит бумажку около негнущегося чугунного пальца.

— Говорят еще, что пензию студенты скоро получать будут.

— Стипендию.

— Стипендию? Так-так. Это что же, побольше пензии? Ты смотри не прозевай, не больно на это проворлив. Пензию ли, стипендию ли — нам все едино, было бы барышно. Наш земский начальник сто рублей этой пензии получал. Сто рублей с хвостиком, и чистоганом. Это ведь на пять коров, подумать — так страшно, огромадные деньги. Ну, Сенька…

— Я думаю, что маленькая стипендия будет, ведь страна только оперяется.

— Сенька! И мать велела сказать — смотри, не проморгай. Грызи зубами… Охотников до пензии, чай поди, до лешей матери. Ты больше на то напирай — душу за ново право готов отдать… То-се, сам понимать должен… не проморгай, говорю, само добро в руки ползет.

— Моргай не моргай, тут будут принимать во внимание и социальное положение, и заслуги перед революцией, конечно, и успехи в учебе, и общественную активность…

— Ну, этого у тебя хоть отбавляй… А все-таки запастись бы на всякий случай бумажками… Хочешь, я в волость схожу, в комсомоле тебя больно хорошо помнят… (Шепотом.) В деревне слух прошел, будто первоначальники в Москве между собой разбранились. Один — дать поблажку мужику, другие — шалишь. Не мирволят нам… Троцкий этот… Правда, что ли?

— Есть разногласия о путях крестьянского хозяйства.

— Ишь ты! Мужик вам всем как заноза в глазу. Беден — жалко его. Богат — опять же завидно, вдруг зажиреет, а это всем непереносно.

Увидел книгу на столе — «Король Лир», удивился:

— Про королей разве еще дозволено писать-читать?

— Фигурируют в истории, никуда от них не денешься.

— Забыть пора. Свое отцапали, короли-то. Короли — мусорный народишко, везде им крышка пришла. Кутили-мутили. А тепереча кто из грязи, так тот посажен в князи. Сенька, дорога открыта для старательных, держи ухо востро. Твоя планида на восходе — не оступайся. Хорошо бы тебе магазином заведовать. Житуха — на редкость.

— Я учителем буду.

Отец сокрушенно покрутил головой:

— Не хлебно, а канительно, наверно. Что такое учитель? И швец, и жнец, и в дуду игрец. Бескорыстная душа, век коленки худые, и на заднице светится. Нагляделся я на Прасковью Михайловну, которая тебя учила. И учи, и агитируй за новую жизнь, за финплан на селе отвечай, а денег не спрашивай. Однако, скажи на милость, почему бы тебе не по торговой части?

— Другая линия у меня, тятя. Не лежит у меня душа к торговле, понимаешь?