Ниндзя - [28]

Наконец, трапеза была окончена. Со Пэн отодвинул от себя тарелку с аккуратно сложенной кожурой, вздохнул и положил руку на живот.

— Расскажите о себе, полковник.

Полковник рассказал ему о своем отце и о матери, умершей от дифтерита, когда ему было всего два года; о своей мачехе, которую он презирал, хотя сам не мог объяснить почему. Он рассказал Со Пэну о своих детских ощущениях — ощущениях единственного ребенка в семье, которые показались старику захватывающими и странными одновременно. О своем детстве в английской деревушке, о дороге в школу, в конечном счете приведшей его в Лондон. О своем интересе к Дальнему Востоку, о своей учебе и военной службе.

— И теперь, — сказал Со Пэн, — в вашей жизни открывается новая страница. Вы станете политиком; более того, вам предстоит делать историю. Прекрасно. Прекрасно. Скоро мне тоже придется на время оставить Сингапур — я нужен в другом месте, меня там ждут. Значит, у нас сегодня прощальный обед.

Он умолк, словно чего-то ожидая. Долгие минуты молчания прерывались только последними ленивыми каплями дождя, падавшими с густой листвы.

Наконец появилась Цзя Шэн с каким-то предметом в руках. Она приблизилась и передала предмет Со Пэну. На этот раз Цзя Шэн не ушла, а осталась стоять возле столика.

Полковник увидел довольно большую медную шкатулку, покрытую эмалью и лаком. На ее крышке был искусно изображен огненный чешуйчатый дракон, обвивший могучего тигра.

Не выпуская шкатулку из рук, Со Пэн сказал:

— Я должен извиниться перед тобой, моя любимая Цзон, что меня не было в Сингапуре в день твоей свадьбы с полковником Линнером. Я много месяцев думал о том, какой выбрать подарок — ты ведь знаешь, что все в этом доме принадлежит тебе, как и остальным моим детям. — Он бережно опустил шкатулку на стол. — Но ты, Цзон, значишь для меня больше, чем остальные, потому что трудная дорога, которую ты выбрала, делает твою любовь еще ярче и чище. Никто из моих детей — никто, кроме тебя — никогда и ни в чем не нуждался.

Все это, конечно, тебе известно. Но сейчас я хочу сказать, что только в тебе вижу часть своей души. Это глубоко взволновало меня, потому что случилось само собой, без всяких усилий с моей стороны. Ты сама этого хотела, и ты этого добилась.

Теперь, во время нашего последнего прощания — боюсь, что мы больше никогда не увидим друг друга, — я отдаю шкатулку тебе, твоему полковнику, твоим будущим детям. И делаю это с радостью и любовью. Это подарок от меня, от Цзя Шэн, от наших семей. В целом мире существует только одна такая шкатулка, равно как и ее содержимое. Это твое наследство, которым ты вольна распорядиться как сочтешь нужным.

Со Пэн протянул свои старые руки с длинными пальцами, обтянутыми пергаментной кожей, и стал медленно двигать шкатулку по столу, пока она не оказалась на другой половине. Руки Со Пэна бессильно отпустили шкатулку и возвратились к нему на колени.

Полковник взял дрожащую руку Цзон и заглянул в глаза старику. Хотел что-то сказать, но язык онемел, и он молча смотрел на Со Пэна, совсем не зная его, но понимая, что тот играет загадочную и важную роль в его жизни.

Полковник и Цзон полюбили свой дом и участок в пригороде Токио. Макартур вполне разумно предложил новому советнику подыскать себе подходящее жилье в центре города. Однако полковнику никак не удавалось найти того, что могло бы удовлетворить его и Цзон.

Поэтому они отправились в пригород и почти сразу же натолкнулись на этот дом, который чудом уцелел среди руин, заполнивших Токио и его окрестности.

Дом стоял на восточном краю огромного леса, в глубине которого, среди сосен и криптомерий, словно диковинный цветок, возвышался синтоистский храм; изящество его архитектуры, атмосфера покоя и полного подчинения природе говорили полковнику о благородстве японской души больше, чем самые красноречивые ораторы. Каждый раз при виде храма он вспоминал о Со Пэне.

Никто не знал, кому когда-то принадлежал этот дом, даже Атаки, иссохший старый садовник. Он говорил полковнику, что дом был заброшен уже много лет, время стерло из памяти старика имена прежних владельцев; тем не менее, он каждый день приходил сюда и ухаживал за участком. Полковник подозревал, что старик просто не хотел говорить. Как бы там ни было, теперь здесь обосновались полковник и Цзон.

Парадный сад перед домом поражал замысловатым цветением крохотных деревцев бонсаи и неглубоким каменным бассейном, в котором плавали синеглазые золотые рыбки с тонкими, как паутинка, плавниками; чтобы укрыть их на зиму, полковник предусмотрительно принес большой аквариум и установил его на кухне.

Позади дома был еще один, совсем другой сад — выложенный галькой прямоугольник, на котором его создатель расположил четыре больших камня; полковнику они казались островами, выступающими из глубины спящего моря. Николас, же думал иначе: научившись говорить, он уверенно заявил, к восторгу полковника и Цзон, что это — горные пики, возвышающиеся над грядой облаков. В любом случае, буддийский сад оставался крохотным островком покоя и вечности в искалеченной полумертвой стране, которая мучительно пробивалась к новой жизни.