Ронин.
Имя мерцало у него в мозгу, словно благоухающий драгоценный камень. Остров. Оазис в бурном, сверкающем потоке. Жизнь в подвижной пустоте, где не должно быть иного присутствия.
Ронин.
Нежное и чувственное; сумеречное, одушевленное смыслом, который больше, чем трепет слова, произнесенного вслух. Алые буквы, огненное клеймо, выжженное на небосводе его рассудка.
Ронин сел, всмотрелся в темноту. Он, кажется, задремал. Его убаюкало поскрипывание корабельных снастей. Негромкие вздохи бескрайнего моря. Медный фонарь покачивался на цепи. Сверху донесся приглушенный звук — били склянки.
Сумрак неуловимо смягчился.
— Моэру?
Да.
Он встал на ноги, обшарил глазами небольшую каюту. Потом изумленное:
Но ты не можешь говорить. Это сон.
Я позвала тебя из сна.
Он медленно повернулся кругом. Койки в наклонной переборке, узкие полки, миска с водой, фосфоресцирующее сияние океана в иллюминаторе, отсвечивающее на медном компасе. Плеск пенящейся воды.
— Где ты?
Здесь.
Он шагнул к закрытой двери. Тусклый свет мерцающей ночи играл на мышцах его обнаженной спины.
У тебя в мозгу.
Он распахнул дверь.
— Кто ты?
Я… я не знаю.
Он по-кошачьи бесшумно двинулся вниз по трапу к ее каюте.
Когда Ронин вышел на палубу, была уже середина вахты часа стрекозы. Он поднялся по кормовому трапу на высокий полуют и встал на корме у леера. Предрассветный бриз раздувал его темно-зеленый плащ, хлеставший его по ногам. В вышине потрескивали белые полотнища парусов, слабо светившиеся в нарождающемся зареве нового дня; тихонько поскрипывал корпус мчащегося на восток корабля. Ночь за кормой отступала, словно страшась восходящего солнца. Темнела кильватерная струя.
У люка в носовой кубрик уже наблюдалось какое-то шевеление, но Ронин не обратил на него внимания. Он не отрываясь глядел на море, созерцая бескрайнюю ширь, по которой скользил их корабль.
— Он опять там торчит, — послышался голос сзади.
— М-м?
— Доброе утро, капитан.
К нему приблизилась высокая мускулистая фигура. Сверкнули темно-карие глаза.
Ронин оторвал взгляд от перекатывающихся волн.
— Вы все, штурманы, такие, Мойши? Ни сна, ни покоя и вечно настороже?
Широкие толстые губы раздвинулись в ослепительной белозубой улыбке, сверкнувшей на смуглом лице, заросшем черной бородой.
— Ха! Таких, как я, больше нет, капитан.
— То есть таких безрассудных? Надо действительно быть дураком, чтобы отправиться в воды, не отмеченные на карте.
Не перестав улыбаться, Мойши развернул листок рисовой бумаги.
— Боннедюк дал мне эту карту, когда нанял меня, капитан.
— В вашем журнале есть подробные записи обо всех местах, куда вы заплывали. Но там не упоминается Ама-но-мори.
Заложив ладони за широкий кушак, Мойши уставился на свои высокие блестящие сапоги.
— Этот Боннедюк — ваш друг, капитан, если не ошибаюсь? — Он кивнул, сам подтверждая свои слова. — С чего бы ему вам лгать? На этой карте указан остров под названием Ама-но-мори, к которому… — тут он сделал какой-то знак, быстро прочертив рукой поперек груди, — …по воле Оруборуса мы и плывем.
Он поднял взгляд.
— Я исходил столько морей, капитан; я видел столько диковинного, что теперь, когда я рассказываю об этом, сидя полупьяным у теплого очага в таверне в каком-нибудь захолустном порту, все присутствующие хохочут и нахваливают меня за богатое воображение. Поверьте, капитан…
Сверху послышался приглушенный крик; впередсмотрящие сменялись с вахты. Ванты закачались под весом матросов.
— Эй, капитан, видите там? — Мойши показал вперед, на розовый краешек солнца, выползающего из-за ровного горизонта. По поверхности моря поплыли розовые полумесяцы отражения. — Пока солнце встает, я уверен, что все в порядке.
Он издал странный лающий звук, который, как Ронин уже знал, означал, что штурман смеется.
— Позвольте мне вам кое-что рассказать о Мойши Аннай-Нине, потому что вы мне нравитесь. — Он умолк на мгновение и почесал длинный нос. — Как только вы ступили на борт корабля, я сразу понял, что никакой вы не капитан. Да, море вы любите, очень любите, но времени в плаваньях провели совсем мало, верно?
Он тряхнул головой.
— Но в этом, как вы понимаете, нет ничего постыдного. Вы — настоящий мужчина, это я тоже понял с первого взгляда, а теперь, шестьдесят шесть дней спустя, убедился, что я был прав.
Восходящее солнце разметало искрящийся свет по океанской шири, придав воде ослепительную иллюзорную твердость. Топсели загорелись слепящим светом. Ронин прищурился.
— Сейчас большинство штурманов хотят одного: денег. Для них неважно, куда они плывут, кто их хозяева… для них имеет значение лишь ценность груза. Поскольку чем груз дороже, тем больше денежек им отвалят по прибытии в порт. — Мойши хлопнул себя по широкой груди. — Но я не такой. Нет, я не стану врать и убеждать вас в том, что звон серебра мне противен. Скорее наоборот.
Снова мелькнула широкая улыбка, казавшаяся белоснежным пятном на фоне темного гранита.
— Но я живу для того, чтобы пополнять мой журнал новыми фактами, а без новых земель их, естественно, не прибавится. Честно скажу, капитан: когда Боннедюк показал мне эту карту, я и думать забыл про груз «Киоку». «Пусть о грузе думает капитан, кто бы он ни был», — сказал я себе. Отплыть на быстроходной шхуне к неизвестному острову, воплотить миф в реальность — такой шанс выпадает раз в жизни!
