Нимфа - [12]

Хорошо присмотревшись к своему новому положению, Жорес понял, что прошлая жизнь Янины Воронкович — бесценный материал для человека с творческим воображе­нием и практической хваткой.

Поначалу биография Янины вроде бы ничем его не удивила. Все обычно, как у тысяч людей, переживших ужасы вражеской оккупации. Но постепенно суровый рассказ ее обрастал новыми фактами, подробностями, о которых она раньше умалчивала, не хотела бередить свою и чужую души...

Шел сороковой год. Янина Воронкович, заканчивая медучилище, влюбилась в молодого лейтенанта Остапчука. Они решили пожениться, причем Янина ни словом не обмолвилась об этом своим родителям, которые жили неподалеку от Негорелого. Но в загсе их не записали — невеста была несовершеннолетней. Тогда молодые пошли на святую ложь — Янина прибавила себе год. Так и сыграли свадьбу.

Обескураженным и обиженным родителям Янины оставалось только плечами пожать. Дело было сделано, пришлось идти на примирение. Когда родилась внучка, взяли ее к себе в деревню. Янина заканчивала учебу, муж ее от темна до темна пропадал в казармах.

А тут — война. Лейтенант Остапчук со своим взводом отправился на фронт. Янина, успевшая закончить училище, пошла бы тоже, но из-за ребенка вынуждена была остаться при родителях.

Не прошло и месяца, как поздним вечером в хату ввалился вконец обессиленный зять. Худой, заросший, с искалеченной левой рукой, он едва держался на ногах, одни только глаза светились радостью — удалось бежать из плена.

Набравшись немного сил, Остапчук связался с местными активистами, наладил ремонт оружия, изготовление мин,— как сапер, он хорошо знал это дело. Не раз спасала от верной смерти раненых бойцов и медицинская сестра Воронкович.

Но радость их была недолгой. Однажды на рассвете в село нагрянули каратели и сразу направились к их хате. Первой увидела врагов Янина и тут же велела мужу спрятаться с дочкой в специально вырытый погреб. Лаз находился на кухне под столом и сверху прикрывался старым ковриком: не зная, ни за что не найдешь. Однако Остапчук был не из тех, кто стал бы в минуту опасности прятаться за чужую спину. Он чуть не силой загнал в погреб Янину с ребенком и приказал сидеть, не шелохнувшись, что бы ни случилось. Отстреливаться он не собирался, хотя оружие в хате было. Надеялся как-нибудь выкрутиться, на худой конец, пожертвовать собой ради семьи. Смерти он не страшился, не раз смотрел ей в глаза...

Но немцам откуда-то было уже известно, что перед ними советский командир, что в доме должна быть жена-комсомолка.

Остапчук спокойно доказывал, что Янина с ребенком и родители ушли в Негорелое на похороны какого-то род­ственника, однако палачи не пожелали слушать никаких объяснений. Связали ему руки и принялись бить шомпо­лами, угрожая лютой смертью, если он не скажет, где прячется жена. Лейтенант молча выносил нечеловеческую боль, знал: если Янина услышит его крик — не выдержит, выдаст себя.

А она сидела в темном погребе, слышала тяжелый то­пот сапог, дикие выкрики палачей, слышала, как терзают любимого мужа, и от бессилия до крови кусала губы. Сердце готово было разорваться, но она изо всех сил сдер­живалась, чтоб не закричать. Была б одна, не задумы­ваясь, выскочила бы, плюнула в ненавистные хари: вот я, стреляйте, только не измывайтесь над этим человеком. Но дочурка, беспомощное существо... Ради нее надо вы­нести самые ужасные страдания — души, тела, совести.

Тем временем наверху продолжали бушевать палачи, били посуду, крушили мебель, переворачивали все вверх дном. Слышалась грубая брань, глухие удары по живо­му — а может, и бездыханному? — телу.

Янине казалось, что она несколько раз теряла созна­ние, и только теплое сонное тельце у груди возвращало ее в реальный мир. Пуще всего она боялась, как бы дочка не заплакала. Но та только посапывала носиком и тихо-тихо что-то бормотала.

Но вот над головой в последний раз прогромыхали са­поги и воцарилась жуткая тишина. Янина была уверена, что мужа или убили, или, скорее, истерзанного, еле живого потащили с собой. Она хотела тут же выбраться из ямы, хоть одним глазом глянуть, куда его повели. И все ж осто­рожность взяла верх. Не меньше часа еще просидела она в мрачной глухой могиле. Но проснулась и заплакала дочка — захотела есть.

Янина успокоила дочку, тихонько, стараясь не делать лишнего шума, просунула в щель руку, отодвинула в сто­рону стол и выбралась наверх. Глянула и чуть не обомле­ла — один полицай сидел в углу на стуле и ехидно ухмылялся, другой наставил на нее дуло карабина. Засада!

Ее повели, может быть, тем же путем, что и мужа. Уже в конце деревни встретилась Агата Базылевичиха. Янина упала перед старухой на колени, умоляя взять на день-два ребенка, пока с ней разберутся и отпустят домой. Соседка посмотрела на арестованную, стоявшую перед ней на ко­ленях, затем метнула суровый взгляд на полицаев и взяла ребенка. «Почему полицаи не отобрали у Агаты девоч­ку? — удивленно подумала Янина. — Даже не сказали ни­чего. Видно, знают, что меня ждет... А может, в их черных душах на миг проснулось что-то человеческое?..»

Янину пригнали в Негорелое, бросили в холодный ка­менный подвал и захлопнули тяжелую дверь. Она не имела понятия, где сидит ее муж и что с ним. И все равно не теряла надежды увидеть его. Но вот прошло двое му­чительно долгих суток — и ничего не прояснилось. Ее уже несколько раз водили на допрос — все допытывались, с кем поддерживала связь, кому передавала мины, изготов­ленные ее мужем, командиром Красной Армии. Оказа­лось, что враг знал больше, чем она предполагала, но не знал самого важного. А она молчала.