Нимб над Мефистофелем - [41]

– Хочу познакомить тебя с мамой.

– С мамой? Меня? – Агния обрадовалась, рассмеялась, но потом смущенно опустила пушистые ресницы. – Не знаю... Я боюсь.

– Чего? – теперь рассмеялся я, взял ее за руку и усадил к себе на колени. – Моя мама не страшная, она добрая, хорошая и простая женщина.

– Все равно боюсь, – обняла меня Агния за шею, спрятав лицо на груди. – Вдруг я не понравлюсь ей?

– Понравишься, – шептал я, а в голове пошло кружение. – Не бойся... ты не можешь не понравиться. Ты самая лучшая. И мама тебе понравится.

Агния счастливо смеялась и целовала мои губы. В тот миг меня не волновали убийцы, убитые и наше следствие. Работа мне нравилась безумно, но даже она уходила на второй план, когда рядом была Агния. Я не умел говорить красивых слов, не умел выразить чувств, но научился любить.

Прошло еще несколько дней, наступил декабрь. Внезапно Чехонин получил записку, напичканную ошибками:

«Таварищ капитан. У мине ест, што вам сообчить, – писал бесподобный грамотей. – Прихадите к памитнику таварищу Сталину в 6 вечира шистова дикабря». Подпись состояла из одной буквы «Б». Чехонин усмехнулся и высказал предположение:

– Чует мое сердце, это Брага назначил нам свидание. Крайне любопытно – зачем.

В тот же день мы пришли на площадь. Стоял небольшой мороз, наша одежда была всесезонная, то есть одна на все времена года, посему мы быстро продрогли. Вскоре из темноты вышел в световое пятно Брага, который быстро приближался к нам, держа, как и прошлый раз, руки в карманах полупальто.

– Мое вам, – поздоровался он, остановившись. – Чего там с Дамкой?

– С каких пор бандиты интересуются следствием? – спросил Чехонин.

– Я не бандит. Я вор. А интерес у меня кровный: не отыщешь мокрушника, меня повяжешь. Так? Стало быть, имею право интерес проявлять.

– Зачем позвал?

– Коль желание имеешь, организую свиданьице, тебе расскажут о Дамке.

– Имею желание. Когда?

– А сичас могу. Не забоишься? – И он как-то подло прищурился.

– Не забоюсь. Веди.

Поехали на трамвае. Когда подошла кондукторша, Брага просипел ей свирепо:

– Не видишь, какие люди ехают? Иди, иди.

Та и отошла, опасливо поглядывая на нас. Доехали до конечной остановки, прошли немного. Брага привел нас в дом, где пахло щами, солеными огурцами, папиросным дымом и самогоном. За столом сидели две пьянчужки (одна постарше, другая помоложе), на столе стояло все то, чем провонял дом. Брага поставил табуретки к столу, мы присели. Та женщина, что постарше, остановив удивительно трезвый взгляд на Чехонине – меня она не восприняла всерьез, – вяло выговорила:

– Этому, что ли, Дамка нужна?

Брага подтвердил кивком головы.

– Кто вы? – спросил Чехонин женщин.

– Киря, – ответила первая.

А вторая была совсем пьяная, представилась с шутливым оттенком, но едва ворочая языком:

– А я родственница. Дочь. Дальняя. – И мордой на стол бряк!

Чехонин достал фотографии Дамки:

– Эта женщина Дамка?

Киря взяла фото, закурила папиросу, закивала:

– Дамка. Я с ней в лагере конопатилась. Кто ж ее так?

– Неизвестно. Что знаешь о ней?

– За уголовку залетела. Хорошая, тихая была, за неделю, случалось, рта не раскрывала, все в себе пряталась. Гляжу я – девка неплохая, не из нашей породы головорезов. Да таких, как она, там полно было. Только все бабы воз тянут, а она вроде как сломалась, таких не любят. Ну, я ее в обиду не давала, жалость и у меня имеется. К тому ж землячки мы оказались. Веришь? Скажи, веришь?

– Верю. Как же хорошая и тихая стала уголовницей?

Киря неопределенно покривила губы, выпила полстакана самогона, утерлась рукой, шумно вдохнув носом, на выдохе вымолвила:

– То ли убила кого, то ли покалечила до смерти...

– Ого! – вырвалось у меня.

– А чего – ого? – пожала плечами Киря. – Жисть человечья скотская, иной раз так подкатит... Я не больно-то ее пытала, какой грех за ней. Ведь все равно сбрешет, мол, не виноватая, зазря парюсь. Даже я брехала. Насочиняешь себе, будто ты святая, и веришь. Оно ж так легче: думать об себе лучше. А Дамка... она ни-ни, про себя ни слова. Я и подумала: за мокруху ее бы к стенке поставили, стало быть, мокрухи на ней нет. Начальник наш облюбовал ее, к себе вызывал. Известно, для каких дел. Она приносила кой-чего из еды, тайком от него, делилась со мной. Начальник ее и вызволил. Засобиралась она, прямо вся горела. А куда ехать? Ни крыши над головой, ни денег. Я ей сказала, как найти Брагу, записку ему отписала, мол, помоги. И предупреждение Дамке сделала: наша компания не по ней, за подмогу и возьмут много. А она: мне теперь все компании одинаковы, больше не к кому прибиться.

– Так раньше она жила в нашем городе? – осведомился Чехонин.

– Ага, – кивнула Киря. – Потому и очень стремилась сюда. Я ей говорила: поезжай туда, где тебя никто не знает, заживешь заново, ты баба красивая, мужика найдешь, не посмотрит он на твой срок. А она мне: нет, сначала посчитаюсь кой с кем, потом заживу.

– С кем посчитается, не говорила?

– Известно с кем: с обидчиками.

– Ну, а кто ее обидел?

– Как я поняла, семью она имела, и чего-то там произошло темное...

– Как же ты поняла, если Дамка ни слова не говорила тебе? – недоумевал Чехонин.

– Так она сама с собой говорила. Ну, вроде как кому-то где-то доказывала. Не в бреду и не во сне, а лежит ночью и шепотом разговаривает. Я свешу голову и прислушиваюсь, спала-то над ней. А она говорит, говорит, будто с ней кто спорит. Я думала, свихнулась Дамка, а утром смотрю – нормальная. Бывало, в лесу работаем, она думает, что одна, и уже громко говорит сама с собой. Да так зло! И будто с разными людьми. Из тех ее разговоров я и поняла, что большую обиду держит она на кого-то, и точит ее та обида – спасу нет.