Никто не узнает… - [19]

Но теперь встречи закончились. Я вижу, что моя красавица стоит перед дверью в номер. Она вынимает правую руку из кармана, прикасается к дверной ручке и поворачивает её.

— Ты здесь?

Я не понимаю, здесь я или нет. Могу ли я сказать, что существую? Раз там находится моё тело, могу ли я крикнуть: «Да, я здесь»? Что же означает существование? Я ведь точно здесь, я вижу свою любимую и догадываюсь, какое чувство она сейчас испытает. Разве меня нет?

Она растерянно стоит на пороге. Потом подходит к кровати и осторожно прикасается к моему плечу. Моё тело вздрагивает от её прикосновения.

— Мне не нравятся такие игры!

Кажется, я любил когда-то притворяться, что умер. Каждый раз, когда я так дурачился, она пугалась. Но сейчас, когда она действительно столкнулась со смертью, она пугается сильнее.

Она падает, как рушится взорванный дом, пытается опереться на туалетный столик, но у неё не хватает сил, и с громким стуком она валится на пол. Боль в моём сердце была сильнее, но я чувствую, как болит её сердце. Это значит, что она жива. Да, это так. Жива. Но разве это хорошо? Разве она счастлива? Она живёт с мужем, который не верит ей, и вокруг неё всегда много посторонних мужчин, в том числе чиновников налоговой службы. Я не уверен в этом. Но это её жизнь. Я чувствую, что скоро совсем покину этот мир. Сам не могу объяснить, откуда у меня такая уверенность. Но именно так будет, я это знаю.

На коленях она ползёт из номера. Плащ тянется за ней, скользит по телу и остаётся на полу, как хитин куколки, из которой вылупляется бабочка, словно она рождается заново. Выбравшись в коридор, она кричит по-корейски, а не по-немецки:

— Эй, человек умер!

Вот я и стал просто «человек», без имени. Она назвала меня просто человеком. Немка-администратор, которая не может знать корейского, бросает клиентов у стойки регистрации и, задыхаясь, торопится на наш этаж. А моя красавица плачет. Я никогда не видел таких горьких слёз. Раньше, изредка рассказывая мне о муже, она всхлипывала от обиды, но это были не такие горькие слёзы. Её плач рвётся из груди, выплёскивается из тела, разрывая его, как рвут плод граната созревшие зёрна. Никогда не предполагал, что такое горькое отчаяние может быть таким сладким. Это утешает меня. Это я так жесток или все мёртвые такие? Как вампиры, пьющие с наслаждением живую кровь. Мне это нравится.

Вдали слышится нарастающий звук сирены скорой помощи. Я хочу сказать: «Не надо спешить, это напрасно. Правда, совершенно незачем торопиться. Всё кончено». Но машина стремительно несётся в лучах солнца, льющихся на каменную мостовую, как струи душа. Хотя, с другой стороны, понятно: если я умер, они должны как можно быстрее отправить меня к таким же, как я. А как же! Конечно! Это срочное дело! Кто-то поднял меня. Я пролетаю сквозь стаю голубей над Хаупт-штрассе, огибаю купол церкви и поднимаюсь очень высоко. Я как медуза, которую видел двенадцатилетним, у меня прозрачное тело, и я медленно плыву в небе. Мои глаза ясные, тело гибкое, сознание отчётливое. Отсюда, с высоты, я смотрю на старый город. Оранжевый закат распластался по реке, как фасолевое желе. Вот где можно думать о смысле бытия. Почему-то мне кажется, что в следующей жизни я обязательно вернусь в этот город. Прощай, моя любимая!

БЕСЧЕСТЬЕ

У неё была прекрасная кожа, и ей был двадцать один год. Никакого особенного ухода не было, но кожа лица у неё всегда была упругая, гладкая, нежная и сияющая, как фарфор. Именно поэтому её взяли на работу в регистратуру дерматологической клиники. Работа была проста: она должна была записывать имена пациентов, приветливо говорить им «Подождите минуточку! Садитесь, пожалуйста», искать регистрационные карты и передавать их медсёстрам. Глядя на её лицо, пациенты доверяли этой клинике и надеялись на улучшение состояния и своей кожи. Благодаря ей количество посетителей увеличилось, в приёмной всегда была толпа.

Но однажды с её кожей случилась неприятность. Сначала появились небольшие прыщики, которые постепенно распространились по всему лицу. Причину их возникновения никак не могли выяснить. Директор, взявший в банке кредит и влезший в долги, чтобы открыть клинику, отчаянно надеялся на улучшение состояния её кожи, но прыщей становилось всё больше. Время шло, а улучшение не наступало. Красные пятна покрывали щёки, и лицо напоминало непропечённую пиццу. Директор в отчаянии рвал на себе волосы, медсёстры втайне ненавидели её. Однажды весенним днём она покончила с собой, оставив записку: «Простите. Я перед всеми виновата». В клинику наняли новую сотрудницу. Её кожа была гладкая, нежная и сияющая, как фарфор.

MAKOTO

Впервые я увидела его весной двухтысячного года. В то время я только поступила в магистратуру, а он уже учился в аспирантуре. На него обратили внимание сразу, как только он впервые появился в университете. Это было особенно любопытно, потому что кафедра корейского языка и литературы — одна из самых скучных и неинтересных. Основными событиями, которые мы обсуждали, были такие банальности, как, например, кто и куда устроился на работу или кто провалился на последнем туре собеседования. Таких интересных событий, как у математиков — решение сложных задач в течение десятков лет, на кафедре корейской литературы не было. Иногда, правда, кому-нибудь удавалось найти несколько стихов известного поэта, перебравшегося в Северную Корею. У нас не было гениев и легендарных личностей, ведь основной нашей задачей являлся розыск материалов. Мы сидели в библиотеках, перелистывая страницы старых научных статей, пытаясь вникнуть в смысл философских теорий иностранных исследователей. Некоторые из нас изучали китайские иероглифы, некоторые пытались составлять новые словари.