Никто не узнает… - [21]

Макото прекрасно знал китайские иероглифы, поскольку в его стране их до сих пор используют. Поэтому я иногда приходила за помощью в кабинет, где он занимался. Всякий раз, когда я спрашивала его, он очень любезно, с немного удивлённой улыбкой отвечал на мои вопросы: «Неужели ты этого не заешь?» Как изящно и слегка небрежно выглядели написанные им на белом листе бумаги иероглифы! Каким красивым это казалось, и как бы я была счастлива обмениваться с ним четырёхсложными китайскими идиомами, но, к сожалению, в кабинете он занимался не один. Девушки, сидящие вокруг, пялились на меня, и в их глазах читался упрёк: «Неужели ты думаешь, мы не понимаем, что ты задумала?» Девчонки встречали меня комплиментами: «Джиён, прекрасно выглядишь», но провожали насмешками: «В последнее время ты так усердно занимаешься. Хочешь стать большим специалистом по китайским иероглифам?» Ах, девушки, девушки…

Макото часто рассказывал странные истории, так часто, что через некоторое время мы перестали чему-либо удивляться. У нас выработался иммунитет к его странностям. Однажды мы, несколько человек, выйдя из столовой после обеда, купили в автомате кофе, сели на скамейку в сквере, и разговор зашёл о политике Японии. Во время учёбы на кафедре корейской литературы трудно избежать таких разговоров. Многие писатели вынуждены были касаться этой темы в своих произведениях, так как оккупация Кореи Японией длилась сорок лет. Этой темы могли избежать только писатели, рано ушедшие в мир иной или жившие за границей. Вполне понятно, что известные писатели конца девятнадцатого — начала двадцатого века, писавшие до Тихоокеанской войны, были сторонниками японской политики. Хотя Макото не имел к этому никакого отношения, в наших глазах он был послом, которому мы вручили верительные грамоты, и обязан был отвечать на все наши вопросы, касающиеся Японии, по крайней мере нам так казалось.

В тот раз Макото высказал своё мнение с очень серьёзным выражением лица. Он с уверенностью сказал, что настоящих писателей тогда заменяли фальшивыми. Ли Квансу уж точно. То есть японские империалисты похитили Ли Квансу, а кого-то другого заставили играть его роль. Так как Ли Квансу сопротивлялся этому, его похитили, увезли в Японию, где он был в заточении, а кого-то другого заставили писать за него. Вот почему с сороковых годов Ли Квансу не писал по-корейски, а если и писал, то какие-то незначительные произведения.

— Вы смотрели фильм «Великий диктатор» с Чарли Чаплином? Там тоже диктатора заменяют обычным цирюльником. В те времена сделать это было нетрудно, телевизоров-то ещё не было. Это теперь такое сделать сложно, так как всех показывают по телевидению. Ха-ха-ха… Во время японской оккупации почти все писатели были фальшивками, включая Ли Квансу. То, что он перебрался в Северную Корею, — выдумки. Наверняка все эти писатели живут в Японии, и живут неплохо.

Его болтовню слушали с сомнением, а мне было его жаль. Точнее, мне было неприятно, что приятели надоедают ему. Макото вынужден был скрывать свои чувства под маской шута, чтобы выжить в сеульском университете, где так много националистов. Казаться клоуном, хотя было видно, что ему это не по душе. Мне хотелось доказать ему, что я не такая, как остальные, но всё не было подходящего случая. Так и не дождавшись нужного момента, я решила пойти на безрассудство. Сейчас мне всё это кажется смешным, а тогда я очень серьёзно ко всему относилась. В то время наша семья жила в Сеуле в районе Кандонгу, в Кодокдоне. Нам четверым в квартире с двумя спальнями было нелегко. Мама, уверенная, что наш дом вот-вот снесут, не хотела переезжать оттуда, но дом всё не сносили. В общем, я сказала родителям, что хочу жить отдельно от них и собираюсь снять жильё возле университета, ссылаясь на то, что он находится слишком далеко от дома, куча времени уходит на дорогу и не остаётся времени на занятия (и тогда, и сейчас мне стыдно за это и я до сих пор краснею, вспоминая себя тогдашнюю), на транспорт уходит больше трёх часов в день, в метро постоянно пристают мужчины и это неприятно.

Папа не понимал меня, поскольку был человеком консервативным. После Корейской войны он был вынужден расстаться с родными и категорически возражал против того, чтобы я жила отдельно от семьи. Именно поэтому я поступила на кафедру корейского языка, уехать работать за границу было практически невозможно. В конце концов, после громких скандалов, я покинула родительский дом. Преодолев упорство семьи, я совершила побег, узнав о том, что в квартире, где Макото снимал жильё, освободилась комната. Я заплатила за аренду вперёд ещё до того, как получила разрешение родителей. Когда в семье страсти улеглись, я собрала вещи и переехала туда. Вечером, увидев меня в квартире, Макото очень удивился. Я, прикрыв рот руками, будто от удивления, сделала вид, что для меня это тоже неожиданность.

— Ой, Макото, ты тоже здесь живёшь?

— Джиён, как ты здесь оказалась?

— Я теперь снимаю здесь комнату, это ближе к университету.

— Ты ведь жила в Сеуле?

— Приятно встретить тебя здесь.

— Взаимно.

На лице Макото мелькнула непонятная японская улыбка, и он направился к себе в комнату. Я чувствовала неловкость, но, с другой стороны, мне было наплевать. В голове мелькнула оптимистичная мысль: «Если он поймёт, что я неравнодушна к нему, это даже к лучшему».