Никотиновая баллада - [15]

— А вот эту тему, Натали, мы с тобой обсуждать не будем. — Помолчав, объяснил: — Чересчур интимно. Не моргнув глазом, могу поведать тебе, сколько у меня было женщин, а также мальчиков, какие позы и стимуляторы я предпочитаю и в каком возрасте впервые стал онанировать. Но вера — это уж извини.

— Извиняю. Вопросик попроще: ты не боишься, что я заявлю на тебя в ментовку?..

— Не боюсь. Кто поверит твоему рассказу? Я не оставляю улик, работаю абсолютно чисто. Впрочем, я совершенно уверен, что ты не станешь этого делать. Я слишком интересен тебе. В твоих глазах не страх и не праведное негодование. В них любопытство.

— Ты мнишь себя знатоком человеческих душ… Забавно! А чем, в таком случае, я заинтересовала тебя? Да еще в такой степени, что ты пришел во второй раз — и не ради секса, а ради исповедальной беседы в кафе? К чему тебе откровенничать со мной?

— У тебя глаза загнанного зверя. Смертельная обида на весь мир в каждом движении, в изгибе шеи, в подрагивании пальцев. Мы с тобой похожи. Именно поэтому ты не боишься меня, а лишь опасаешься. Еще ты отлично рисуешь, а я, поскольку сам являюсь творческим человеком, ценю одаренность в любом ее проявлении.

— Похожи? Ну, уж нет. Я никого не отправляла на тот свет и не собираюсь когда-либо это делать.

— Если в руки тебе дать пистолет, а напротив поставить самого ненавистного человека, ты выстрелишь.

— Нет!

— Да.

— Неправда. Откуда ты можешь знать?

— К чему спорить? — Он снисходительно улыбнулся. — Ты дитя тьмы и грязи, так же как и я. Это не плохо и не хорошо. Это просто данность. Но ты сопротивляешься своей природе, а я нет. Вот и вся разница.

— Не смей сравнивать меня с собой.

Я говорю это спокойно. Я стараюсь не психовать на людях, хоть мне и очень хочется опровергнуть его заявление — криком, битьем посуды — чем угодно. Я этого делать не буду — просто встану, соберусь и уйду.

Дар с легкой улыбкой смотрел, как я запихивала в сумочку сигареты и зажигалку. Когда я поднялась с диванчика, мимолетно коснулся моей ладони.

— Если захочешь меня найти, спроси у Илоны, я оставил ей номер сотового.

— Не захочу.

— Ну, значит, тогда я зайду как-нибудь. Ты очень приятная собеседница, Наташа. Впрочем, не только собеседница. До свидания!

— Польщена столь лестным отзывом. Но все же думаю, что уместнее будет слово 'прощай'.

На улице была глубокая ночь. Хмурая и беззвездная. Мне вспомнилось, что именно в такую августовскую ночь, беспробудно печальную и темную, я сбежала из детского дома. Мне было одиннадцать. Я построила шалаш недалеко от города и жила в нем три дня, пока меня не отловили менты и не вернули назад. (Стандартного наказания за побег — психушки, я тогда избежала чудом: и директриса, и самые злобные воспитатели были в отпуске.)

Мик появлялся раза по три в сутки. Мы болтали и играли, и мне от радости не хотелось ни спать, ни есть. Я упивалась своей маленькой свободой. Ловила бабочек и отрывала им крылья. Это не было садизмом, скорее завистью: я чувствовала, что для меня воля продлится недолго, а вот они останутся и будут летать. Мику не нравилось мое живодерство, но он выдавал это только взглядом — наверное, понимал, что творится у меня под черепной крышкой и за прутьями ребер. Может, Дар прав, и я действительно сродни ему, только боюсь признаться в этом, не хочу принять себя такой, какая есть?..

Когда я вижу что-то хорошее, мне нередко хочется это разрушить, уничтожить — поскольку это происходит не со мной. Сухой ком злости подкатывает к горлу, и единственным сдерживающим фактором является убеждение, что так нельзя, что это не моя суть. А может, меня сдерживает банальный страх? И что будет, если я сумею преодолеть его? Кем я стану?..

Мне приснился кошмар, липкий и горячий. Наверное, я кричала во сне, и Мик меня разбудил. Мы с ним так и не поговорили всерьез. Когда я вернулась, злая и накрученная, он неосторожно высказал не слишком лестное замечание относительно моего сегодняшнего клиента, и его ирония явилась последней каплей.

Я заметила, что в последнее время мы часто грыземся. К чему бы?.. Порой мне кажется, что он специально ведет себя так, чтобы моя агрессия могла выплеснуться — на него. Дает таким образом моим нервам эмоциональную разгрузку. На этот раз все закончилось тем, что я отрубилась, выкричавшаяся и опустошенная, а он присел на подоконник и закурил.

А сейчас вот держал за плечи и успокаивал.

Я задыхалась и не могла выдавить ни слова. Тот же сон и тот же животный ужас. Как часто он повторяется, и как долго я не могу после него придти в себя…

…Они играли моей головой: перебрасывали друг другу, подкидывали вверх. Всегда одно и то же. Я чувствовала, как болит моя шея, как воздух со свистом вырывается из обнажившейся трубки гортани. Я видела, как валяется на полу мое тело в окровавленном свитере и пыльных кроссовках. Потолок то приближался, то убегал. В ушах бился вой, хохот, скрежет: 'Ты наша, наша, наша!', а ладони у всех четверых были ледяные и влажные от пота. Я не могла кричать, и не могла умереть совсем, отключить сознание, провалиться во тьму…

Этот сон приходил раза два-три в месяц. Но сегодня в нем было нечто новое. В извечном и ставшем уже привычном ужасе появилось что-то чужеродное ему. Новая фигура — я ощущала ее присутствие, не видя, но отчего-то твердо зная, кто это. Пристальные зрачки следили, не отрываясь, за игрой в 'мяч'. Он аплодировал, но глаза и губы светло-пепельного оттенка были печальными.