Николай Рерих - [50]

Иван Яковлевич Билибин — старый друг, тоже охотничья душа, любит изображать леших, и водяных, и кикимор, и домовых, подробно вырисовывает их рога, хвосты, копыта, шерсть, куриные лапы в сочетании с чертами человеческими. У Рериха живописные поверья тяжелее, величественнее, они лишены жути билибинских домовых, но лишены и иронии, с какой пишет эту нечисть Иван Яковлевич. У Рериха — заповедные урочища, где дремлют серые камни-оборотни, избушки убогие, где живут старцы, знающие секреты целебных трав и злых заговоров, притаившиеся зачарованные деревья.

Рерих сливает сюжеты этнографические, бытовые — охоты, праздники, похороны — с сюжетами народных преданий, которые он не столько находит в ученых трудах, сколько слышит от крестьян новгородских и валдайских деревень. Преданий о колдунах и ведуньях, об огромных могилах великановых, о племени Чудь, которое ушло под землю и сгинуло там.

Художники XX века, минующие те социальные темы народной жизни, которые волновали передвижников, внимательны к иному аспекту народной жизни: к искусству, живущему в вышивках и орнаменте, в узорах посуды, в украшении деревянных жилищ. Внимательны к фольклору. Фольклорные темы постоянно привлекают Рериха. Понятия «Заморские гости», «Торговые гости» живут в былинах о Садко и Чуриле Пленковиче, в крестьянских преданиях, где постоянна тема гостей, прибывших из дальних краев в Ильмень-озеро. И темы великих битв русского народа то с татарами, то с Литвой, то со шведами живы в народе, живы и образы богатырей — защитников Руси.

Рерих-«декадент», так называет его теперь Стасов, Рерих-модернист, как называют его зачастую в позднейших искусствоведческих трудах, как раз ощущает и воплощает именно эти, истинно народные темы. В том числе тему русского богатырства. Образы Ильи Муромца, Микулы Селяниновича, Святогора навсегда входят в его живопись.

Писал бы их художник прежде, в конце девяностых годов, они непременно походили бы на васнецовских богатырей. Сейчас Илья Муромец ближе к врубелевскому богатырю, чудовищно огромному, на таком чудовищно огромном коне, что кажется — разверзнется, поглотит его сейчас земля. У Рериха в тех же зеленых холмах, над теми же синими реками, где стояли свайные поселки, пашет огромной сохой Микула, направил стрелу в невидимого врага Илья. Тяжел, приземист его конь, и сам Илья крепок, тяжел, как истинный воин древней славянской рати, отражающей набеги чужих племен.

Муромец одет, снаряжен именно так, как снаряжались воины, погребения которых во множестве раскапывал археолог в Новгородской и Тверской губерниях. Орнамент домотканой рубахи, выглядывающей из-под кольчуги, — славянский орнамент, остроконечный шлем кован доморощенным кузнецом, узоры колчана, натянутого лука, конской сбруи — все верно археологии.

Это вообще принцип живописи Рериха. Ладьи «Заморских гостей» — те самые ладьи-дракары, что выставлены норвежцами в музее, рядом с плотом «Кон-Тики». «Каменный век» точен, как музейный макет. Девушка с картины «За морями — земли великие» одета так, что костюм ее можно выставить в этнографической витрине как образец одежды северного племени.

Вышивка белой рубахи, узор пояса, ожерелья, перстни, кожаная обувь, подвешенные к поясу нож, гребешок, сумочка — все изображено с педантической, можно сказать, с фотографической точностью, все кажется зарисованным с натуры, да и зарисовано с натуры — с археологических находок.

Но кто воспринимает картину «За морями — земли великие» как этнографический эскиз? Кто увидит в «Небесном бое» музейную реставрацию древней жизни? Для кого «Изба смерти», мрачная и торжественная, стоящая на огромных срубах-корнях под тяжелым небом, — останется лишь тем «домом мертвых», в котором действительно хоронили славяне своих покойников?

Ни один ученый не найдет ошибки в форме хижин, городищ, челнов, луков, колчанов, орнаментов одежды, если их пишет Рерих, — все это этнографически верно, все определено огромным опытом археолога, открывателя бесспорных следов материальной культуры.

Но самый скрупулезно точный, самый верный деталям из русских художников воспринимается как самый обобщенный, самый скупой на детали, самый далекий от быта из русских художников.

Зная все детали древней одежды или оружия, всегда сохраняя эту верность, он никогда не подчеркивает, не «докладывает» ее зрителям. Напротив, взгляд скользит по деталям, не останавливаясь, схватывая лишь общий ритм цвета и узоров. Гребешок у пояса девушки незаметен совершенно — зритель увидит его, если будет специально, очень внимательно рассматривать картину, к чему автор его вовсе не приглашает. Ему важен ритм движения девушки, ритм тяжелых складок ее одежды, слияние белой фигуры с зеленым холмом, с серыми камнями, с морем.

И чем дальше, тем больше будут умаляться в картинах человеческие фигуры, тем сильнее будет степень обобщенности, очищения от быта.

Это сочетание почти символической обобщенности и подробной археологической достоверности создает главную особенность живописи Рериха. Создает его мир, его страну, которую Леонид Андреев так точно назвал — «Держава Рериха». Сердце этой державы — прекрасная Древняя Русь.