Николай Рерих - [37]

Это искусство существовало, как думает Рерих, в прошлом России.

Это искусство должно, как уверен Рерих, воскреснуть в ее будущем.

2

В 1904 году в Обществе поощрения художеств выставляются работы Рериха, сделанные во время продолжительных и постоянных поездок по России, свершаемых «с художественно-археологической целью» в 1903–1904 годах.

Во множестве старинных городов художник открывает для себя Россию.

Раньше был открыт северо-запад: Нарва — древний Ругодив, где стоят друг против друга крепость шведская и крепость русская, кремль и замок, кирка и церковь. Выборг — с замком и парком — «Монрепо», петергофские и царскосельские дворцы… Впрочем, это — владения Бенуа и Остроумовой-Лебедевой. Россия Рериха — не Царское село, но пространства царскосельского уезда, «Извара», новгородские, псковские земли, валдайские дороги. Там — холмы, темные хвойные леса, прорезанные стволами берез, облачное небо, серые озера и синие реки, встающие над реками главы и оплечья белых храмов. Его северная, лесная, озерная, валунная Русь равна по размерам старинному удельному княжеству.

Со временем она размыкается и расширяется. Лучи путешествий все удлиняются. Они ведут в традиционный Крым, в Киев, в Чернигов — первоначальное гнездо Руси. Ведут в торговый Ярославль, раскинувшийся своими церквами и тенистыми бульварами над Волгой; в Кострому с ее обширными торговыми рядами, с желтой пожарной каланчой — высотным зданием времен городничих и сиротских домов. За Волгой белеет Ипатьевский монастырь — исход Романовых, трехсотлетнее правление которых идет к своему неизбежному концу.

Пароходы конкурирующих обществ «Самолет», «Кавказ и Меркурий» плывут по Волге — отделаны красным деревом каюты, обиты плюшем диваны, в ресторане подается осетрина, стерлядь, астраханская икра; в окнах салона ресторана уходят назад зеленые крутояры, села, белые храмы, над которыми плывут облака.

Дамы под кружевными зонтиками гуляют по палубе, дамы под кружевными зонтиками гуляют по бульварам, осматривая друг друга — у кого платье моднее, у кого брошь богаче. Степенные купцы прохаживаются с женами, прогуливают дочек на выданье.

Это — типы и сюжеты Кустодиева. Толпа и ее люди, контрасты бедности и богатства Рериха вовсе не привлекают. Он ставит этюдник не на бульваре, не на пристани, но возле старой церкви или уцелевшего дома XVII века. Пишет не бытовые сценки, но сами строения волжских городов. Причем только самые старинные — не присутственные места, а белокаменные храмы. Не ампирные особняки, а купола и паперти, не анфилады комнат с изразцовыми печками, а внутренние виды — интерьеры ярославских церквей Николы Мокрого, Ильи-пророка, Иоанна Предтечи в Толчкове.

В Костроме привлекает не уют провинции, но Воскресение-на-Дебре. В Угличе — «масса старинных церквей».

В реальном Нижнем Новгороде — толчея, разноголосье пристаней, босяки, грузчики в пестрядинных пропотевших рубахах, арбузный торг, квас, вобла, лотки с требухой или объявления: «В лавках В. Г. Гузеева получена свежая зернистая икра от 1 р. 60 к. и дороже. Большой выбор уральских свежих осетров от 17 коп. за фунт».

Художник обращен здесь только к древности новгородской, к кремлевской стене, то взмахивающей на откос, то спускающейся круто вниз.

В письме он описывает Тверь: «Скверный, неоткровенно провинциальный город. Какие типы по улицам бродят!»

Там набросан свежий этюд с натуры: «Разноцветные барки у пристани». И тут же, увидев, что эти барки гружены белым плитняком, путешественник «надумал картину: „Постройка храма белокаменного“».

Казань реально соприкасается с Азией, напоминает о разноязычье народов, сменяющих друг друга по берегам великой реки: там — тюбетейки, халаты, ковры, чеканка, крашеная кожа, там живет вера, о которой в Петербурге напоминали лишь голубые купола Каменноостровской мечети. В Казани привлекает башня, связанная с именем царицы Сумбеки, а на самом деле построенная после того, как город стал русским.

В Москве стягиваются бывшие столицы княжеств, сохранившие намять о своем величии в кремлях, в соборах, в монастырях, звонницах, крепостных стенах. В Великом княжестве Владимирском пишется Дмитровский собор, и белая, отраженная водой церковь Покрова-на-Нерли, и остатки палат великих князей в Боголюбове, и суздальские монастыри — Покровский да Спасо-Ефимовский, за розовыми стенами которого покоятся князья Пожарские.

До Москвы будет много стоянок. И церковь Бориса и Глеба на Кидекше (сторож этой церкви, который составлял историю храма в стихах, будет вспоминать неоднократные приезды Рериха). И Звенигород с монастырем Саввино-Сторожевским, с излучинами Москвы-реки. И поразивший сразу Георгиевский собор городка, который называется Юрьев-Польской. Польской, потому что стоит среди полей, плодородного ополья — городок захудалый, где на базаре торгуют лаптями, да огурцами, да клюквой. В этом прозябающем мещанском городишке крепко стоит одноглавый храм, сложенный из тесаных серых камней. Каждый камень — узор, на нем изображен грифон, или китоврас, или святой, или лев, или виноградная лоза.

В тринадцатом веке на сером камне слагалось это сказание о сотворении мира и о жизни мира; в пятнадцатом веке храм рухнул, рассыпались камни, и новые каменщики неумело сложили их снова, перепутав навсегда каменные строки; века позднейшие эти строки стирают: «Знаменитый собор Юрьева-Польского, куда более интересный, нежели Дмитровский храм во Владимире, почти весь облеплен позднейшими скверными пристройками, безжалостно впившимися в сказочные рельефные украшения соборных стен», — пишет художник в журнале «Зодчий», в большом очерке с характерным названием: «По старине».