Николай Павлович Игнатьев. Российский дипломат - [88]

Хотя канцлер и посол обменялись уколами в адрес друг друга, надо признать, что оба руководствовались интересами России. Только Игнатьев видел их в первую очередь в скорейшем освобождении балканских христиан и создании таким образом опоры России на Балканах, а Горчаков откладывал этот процесс до более благоприятного времени, опасаясь втягивания России в военный конфликт. В сложившейся ситуации канцлер был прав: Россия не могла эффективно помочь славянам, не вступая в большую войну, сами же они не имели сил для тяжелой борьбы, были разобщены, а правители балканских государств соперничали друг с другом.

Несмотря на то что позицию Горчакова поддерживал император, канцлер испытывал сильное беспокойство за свою судьбу. Его политика невмешательства встретила протест в обществе и прессе, а также в части правящих кругов. Министр внутренних дел П. А. Валуев писал в своем дневнике 30 декабря 1867 г. о том, что «Горчаков упал духом. Возможно, дело в приезде Игнатьева, которого государь, говорят, выдвигает в министры». 4 января 1868 г. Валуев пишет: «Князь Горчаков болен отчасти подагрою, отчасти Игнатьевым»[450].

22 января 1868 г. состоялось совещание у Александра II с участием Горчакова, Игнатьева и Будберга. Как пишет Валуев, Игнатьев хорошо защищал свои положения и откровенно указал на некоторые «легкомысленные действия Горчакова», в частности, критиковал его мемуар о реформах от 6 апреля 1867 г. как совершенно нереальный в настоящих обстоятельствах. Совещание тем не менее прошло для Горчакова благополучно. Император поддержал его осторожный курс, заявив, что Россия к войне не готова. Горчаков же призвал Игнатьева выработать совместно идеи, которые можно предложить в данное время[451].

Между тем положение на Балканах изменилось. В мае 1868 г. был убит сербский князь Михаил Обренович, и Балканский союз распался. Болгарские отряды были разбиты турками. Терпели поражение критские повстанцы. Греция и Турция были на грани войны. Национально-освободительное движение шло на спад. В Европе обострились франко-прусские отношения. Игнатьев писал Стремоухову: «Самое трудное время переживаем мы теперь на Востоке. Нужно много выдержки, сноровки и осмотрительности, нужно много счастья, чтобы выйти благополучно из нынешней критической эпохи!»[452]

Особенно переживал Игнатьев результаты Парижской конференции по греко-критскому вопросу. За весь период восстания на Крите он столько усилий приложил к организации дипломатического давления на Порту, к оказанию помощи критянам, вывозу их семей в Грецию, непосредственным переговорам с Портой, и все это, по его мнению, не имело никакого результата. Игнатьев считал, что Россия, используя в данное время заинтересованность в ней Пруссии и Франции, могла бы добиться благоприятного решения критского вопроса, но в Петербурге сделали ставку на программу-минимум – ограниченную автономию острова. Западные державы были против присоединения Крита к Греции, что являлось бы выполнением желания критян. Конференция приняла сторону турок и обязала Грецию прекратить помощь Криту. Игнатьев назвал конференцию Шемякиным судом: подсудимой оказалась не Турция, угнетавшая критян, а Греция, оказывавшая им помощь. Выступления на конференции российского представителя Э. Г. Штакельберга были, по мнению Игнатьева, неубедительными. Он считал, что именно Штакельберг провалил все дело, и писал родителям 4 февраля 1869 г.: «МИД и наш посол в Париже с первого раза наделали таких ошибок, что все результаты конференции были потеряны прежде, нежели кончились заседания. Больно и стыдно читать протоколы. Мы играем самую жалкую роль. В пользу Греции говорил только один итальянский посол. В письмах Штакельберг уверяет, что протоколы умышленно сокращены, туда не попало многое из сказанного. Но для чего тогда он их подписывал? Из этих извращенных протоколов греки заключают, что мы вовсе за них не стояли, как вправе были они надеяться. Мне пришлось выручать МИД из беды. Я три раза энергически обращался через Гагарина и знакомых в Афины, чтобы уговорить их принять протокол и декларацию»[453]. Игнатьев отмечал, что влияние России в Греции падает. Посол был в таком отчаянии, что не мог дальше оставаться в Константинополе и уехал в отпуск в Россию.

В создавшихся новых условиях Игнатьев пытался определить задачи политики России на Балканах. В августе 1869 г. он подал в МИД новую записку. Как отмечает Л. И. Нарочницкая, записка эта принадлежит к важнейшим документам о подготовке к отмене нейтрализации Черного моря[454].

Анализируя политику европейских держав в Восточном вопросе, Игнатьев указывал на ее негативные последствия для России. Одним из них он считал усиление на Балканах влияния европейских либеральных идей, что вело, по его мнению, к потере престижа России в регионе, другим – окончательное втягивание Турции в орбиту европейских интересов. Военное укрепление Турции с помощью Запада, подчеркивал посол, угрожало безопасности России в Черном море. Россия теряет влияние и среди христиан – единственной своей опоры на Востоке. Поэтому необходимо активно бороться за их независимость, что отвечает интересам России. (Александр II отметил на полях, что он не разделяет этого мнения, ибо это привело бы Россию к европейской войне). Как бы отвечая царю, Игнатьев далее развивает мысль о том, что можно достигнуть цели без военных потрясений. Он указывает на необходимость укрепления материальных ресурсов и усиления вооружения России, продолжения контроля за национально-освободительным движением на Балканах, а пока следует перенести силовые действия России в Среднюю Азию. (Эта мысль вызвала одобрение царя). Таким образом Игнатьев рекомендовал придерживаться выжидательной политики, а в случае европейской войны парализовать своего основного соперника Австро-Венгрию и действовать на Балканах. Ничего принципиально нового в этой записке не было, кроме того, что Игнатьев говорил то, что от него хотели услышать, – о необходимости выжидательной политики. Но и ее он считал временной.