Николай Островский - [35]

Как-то я описала Николаю внешность Левушки: стройный, выше среднего роста, красивый, голубоглазый блондин — Николай в шутку заметил: «Смотри не влюбись».

А сам был влюблен в него.

В марте 1936 года Николай Островский подарил Берсеневу роман «Как закалялась сталь» со следующей дарственной надписью:

«Братишке и другу, милому Левушке Берсеневу на память об окончательном разгроме «нулевой категории». Открывая книгу, ощути мое крепкое объятие»[21].

И вот я открываю книгу:

«— Мне нужны люди, товарищ Вольмер, живые люди! Я в одиночку не проживу. Сейчас больше чем когда-нибудь нужны…

— Вот кого мы тебе пришлем — Берсенева Льва. Лучшего товарища не надо. Вы по натурам даже подходящие. Получится что-то вроде двух трансформаторов высокой частоты. Я, понимаешь ли, монтером был когда-то, отсюда у меня словечки эти, сравнения такие. Да Лев тебе и радио сварганит, он профессор по части радио. Я, понимаешь, у него частенько до двух часов ночи просиживаю с наушниками. Жена даже в подозрение ударилась: где, мол, ты, старый черт, по ночам шататься стал?

Корчагин, улыбаясь, спросил его:

— Кто такой Берсенев?

Вольмер, устав бегать, сел на стул и рассказал:

— Берсенев у нас нотариус, но он такой нотариус, как я балерина. Еще недавно Лев был большой работник. В революционном движении с двенадцатого года, в партии с Октября. В гражданскую войну ковырял в армейском масштабе, ревтрибуналил во Второй конной; по Кавказу утюжил белую вошь. Побывал в Царицыне и на Южном, на Дальнем Востоке заворачивал Верховным военным судом республики. Хлебнул горячего до слез. Свалил туберкулез парня. Он с Дальнего Востока — сюда. Тут, на Кавказе, был председателем губсуда, зам-предкрайсуда. Легкие расхлестались вконец. Теперь загнали под угрозой крышки сюда. Вот откуда у нас такой необычайный нотариус. Должность эта тихая, ну и дышит. Тут ему потихоньку ячейку дали, потом ввели в райком, политшколу подсунули, затем КК, он бессменный член всех ответственных комиссий в запутанных и каверзных делах. Кроме всего этого, он охотник, потом страстный радиолюбитель, и хоть у него одного легкого нет, по трудно поверить, что он больной. Брызжет от него энергией. Он и умрет-то, наверное, где-нибудь на бегу из райкома в суд.

Павел перебил его резким вопросом:

— Почему же вы так его навьючили? Он у вас здесь больше работает, чем раньше.

Вольмер скосил на Корчагина прищуренные глаза.

— Вот дай тебе кружок и еще что-нибудь, и Лев при случае скажет: «Что вы его вьючите?» А сам говорит: «Лучше год прожить на горячей работе, чем пять прозябать на больничном положении». Беречь людей, видно, сможем тогда, когда социализм построим.

— Это верно. Я тоже голосую за год жизни против пяти лет прозябания, но и здесь мы иногда преступно щедры на трату сил…

«Вот говорит же, а поставь его на ноги — забудет все на свете», — подумал Вольмер, но смолчал.

Вечером второго дня к Павлу пришел Лев. Расстались они в полночь. Уходил Лев от нового приятеля с таким чувством, будто встретил брата, потерянного много лет назад.

Утром по крыше лазили люди, укрепляли радиомачту, а Лев монтажничал в квартире, рассказывая интереснейшие эпизоды своего прошлого. Павел его не видел, но по рассказам Таи знал, что Лев блондин со светлыми глазами, стройный, порывистый в движениях, то есть именно такой, каким его представлял себе Павел с первых минут знакомства.

В сумерки зажглись в комнате три «микро». Лев торжественно подал Павлу наушники…»

Летом 1929 года наша квартира превратилась в настоящий штаб отпускников. Съехались старые друзья Николая: Жигирева, Новиков, Хоруженко, Карась. (С Моисеем Ефимовичем Карасем Николай познакомился еще в 1924 году в Харькове, у Петра Новикова. Работал Карась на Второй табачной фабрике — заведовал отделом экономики.)

Была вместе с ними и Роза Ляхович — она приехала в Сочи для лечения почек. Сняла комнату недалеко от нашей квартиры и все свободное время проводила с Николаем. Писала письма под его диктовку. Иногда целыми днями читала ему только что вышедший тогда «Тихий Дон» Шолохова.

Николай сдружился с Розой и до конца ее дней переписывался с нею.

В одном из писем к Петру Новикову Р. Ляхович так рассказывает о своем первом впечатлении от встречи с Николаем Островским:

«Петрусь! Я бесконечно тебе благодарна, родной мой, что ты дал мне возможность встретить такую хорошую, чистую и кристальную душу. Я целыми часами просиживаю у его постели. Мы бесконечно говорим. У нас какой-то неиссякаемый источник слов и мыслей. У меня такое впечатление, что знаю его очень, очень давно, что духовно связана с ним всю свою жизнь.

Он всматривается в меня широко открытыми, но ничего не видящими глазами. Судорожно сжимает мои руки и говорит: «Розочка, а ведь это величайшая ошибка, что я тебя раньше не знал».

Вчера мы долго, долго с ним говорили, и он буквально надорвал мою душу, в результате чего я провела бессонную ночь, обливаясь слезами.

Нет, Петрусь, чувствую, что от этой встречи останется неизгладимый след в моей душе, останется на всю жизнь шрам, который, пожалуй, никогда не заживет.

У него прекрасный друг — Рая. Самоотверженная девушка, отдавшая и в настоящий момент отдающая все свои силы и лучшие годы. Да и нельзя иначе. Ты сам прекрасно знаешь Николая. Чувствую, что я сама способна была бы отдать всю свою жизнь такому человеку»