Николай Островский - [24]
Рассказывал часто о себе, но не называл своего имени. Как будто тот или иной эпизод произошел «с одним из его друзей». Случалось, что он проговаривался. Мы, бывало, возмущались:
— Почему же ты не сказал нам сразу, что это произошло с тобой?
— Просто как-то невольно сдерживаешься. Еще скажете, что хвастаюсь…
Много позднее, уже в период работы над романом «Как закалялась сталь», он напомнил мне об этих рассказах:
— Ты знаешь, я в то время уже следил за вашим отношением к тем или иным эпизодам, и у меня зрела мысль составить из них связную повесть для нашей молодежи. Насколько волнующей могла бы быть эта повесть, я старался угадать по вашим лицам.
Пропагандистом Николай был замечательным. Он обладал удивительной способностью вкладывать в рассказ всего себя. Весь уходил в огневое прошлое и забывал о своем нынешнем состоянии. Мы, молодые слушатели, могли слушать его часами, не отрываясь от его разгоряченного лица.
…Просторная комната залита солнечным светом. Николай лежит на постели, голова на высоко взбитых подушках. Рядом на столе стопка журналов и книг.
В гостях у Николая заведующий портовой библиотекой Дмитрий Хоруженко. Раньше они не были знакомы. Но однажды Николай послал ему письмо:
«Товарищ Хоруженко!.. Я прошу тебя зайти ко мне, мы познакомимся и поговорим. Я всегда свободен, приходи. Я здесь «чужой», знакомых в организации товарищей нет. Главное — книги, о них я и хочу говорить. С комприветом Н. Островский».
Дмитрий Павлович Хоруженко охотно откликнулся на эту просьбу.
Николай несказанно обрадовался:
— Замечательно! Значит, я буду подшефным читателем? Лучше для меня и быть ничего не может. Тащи книги, Митя! Тащи сколько можно!
Николай разговаривал с Хоруженко первый раз в жизни, но он уже звал его Митей и говорил ему «ты». Они быстро сошлись.
— По возможности я буду сам носить книги, — сказал Дмитрий, — а в тех случаях, когда не смогу, пошлю с товарищами.
— Да, да, и сам- заходи, и присылай комсомольцев. Я всегда рад видеть людей. Если у кого из ребят есть музыкальные инструменты, пусть тащат.
— Какие книги тебе нужны в первую очередь? — спросил Хоруженко.
— Из нашей литературы неси все. Я сам выберу. Горького, Новикова-Прибоя, Серафимовича, Лавренева, Свирского, Фурманова, — я все это должен перечитать. Классиков тоже.
— А переводную литературу?
— А вот насчет переводной, — сказал Николай, — очень бы хорошо делать так: подбирать отдельно французских, немецких, английских… Понимаешь, я с ними не очень-то знаком, так надо бы систему определенную иметь в чтении.
Заговорили о международных и внутренних событиях, о комсомоле, о XIV съезде партии. Николай попросил принести стенографический отчет.
Обрадовавшись свежему человеку, он говорил жадно и много, торопился поделиться мыслями о прочитанном в газетах. Мыслей было много, он волновался и время от времени умолкал, смущенно улыбаясь и вытирая влажный лоб.
Глядя на него, Хоруженко сказал:
— Когда я шел к тебе, то ожидал найти страдающего человека, и, уж конечно, мне чудился запах лекарств!
— Уж конечно, — весело, в тон ему добавил Николай. — И ожидал услышать просьбу прислать какие-нибудь романчики специально для постельного чтения? Ну, признайся, думал ведь? А?
На прощание еще раз напомнил:
— Ну, буду ждать книг, Митя. И побольше. Насчет подбора иностранных классиков не забудь.
Со следующего дня стали поступать стопы перевязанных бечевкой книг. Николай их поглощал с удивительной быстротой: за чтением книг он проводил целые дни, а часто и ночи.
Принесенной стопы в 20–30 книг ему едва хватало на неделю.
Сначала книги, выдаваемые ему, записывались в читательский формуляр. Но формуляр так быстро разбух от вклеенных дополнительных листков, что библиотечное правило пришлось нарушить: стали записывать лишь общее число книг.
Особенно внимательно читал он художественную литературу о гражданской войне, документы, очерки, мемуары об империалистической войне и фантастические повести о войнах будущего.
Маяковского — отрывки из поэмы «Ленин», стихи о советском паспорте знал наизусть и часто читал вслух. (Замечу в скобках, что много позже смерть Маяковского тяжелым камнем легла на сердце Николая. Он любил его. Но долго не мог простить Маяковскому, что тот добровольно ушел из жизни.)
Классиков русской литературы Николай изучал с большой настойчивостью. Особенно полюбил Горького. Часто, прочитав то или иное произведение, просил принести критическую литературу о нем.
С большим интересом читал Виктора Гюго, Золя, Бальзака, Теодора Драйзера.
Для чтения научно-популярных журналов и публицистики отводил определенное время — два часа в день.
Островского называли в ту пору «неистовый читатель».
В чемоданчике, с которым он приехал к нам, была одна из его любимых книг — «Кобзарь» Тараса Шевченко. От частого чтения и переездов книга истрепалась. На ней не было обложки, не хватало нескольких первых страниц[17].
В тяжелые минуты, когда боли особенно терзали Николая, он снова и снова возвращался к неумирающим, волнующим страницам любимого поэта Украины — Шевченко. Многое Николай знал наизусть. Более всего любил поэму «Катерина». И как-то по-особому звучали для него строки: «У всякого своя доля и свій шлях широкій…» Любил и «Гайдамаков»… А «Дывлюсь я на небо…» и «Як умру, то поховайте» почти каждый день звучали в нашем доме.
Михаил Александрович Бакунин — одна из самых сложных и противоречивых фигур русского и европейского революционного движения…В книге представлены иллюстрации.
Предлагаем третью книгу, написанную Кондратием Биркиным. В ней рассказывается о людях, волею судеб оказавшихся приближенными к царствовавшим особам русского и западноевропейских дворов XVI–XVIII веков — временщиках, фаворитах и фаворитках, во многом определявших политику государств. Эта книга — о значении любви в истории. ЛЮБОВЬ как сила слабых и слабость сильных, ЛЮБОВЬ как источник добра и вдохновения, и любовь, низводившая монархов с престола, лишавшая их человеческого достоинства, ввергавшая в безумие и позор.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Сергея Есенина любят так, как, наверное, никакого другого поэта в мире. Причём всего сразу — и стихи, и его самого как человека. Но если взглянуть на его жизнь и творчество чуть внимательнее, то сразу возникают жёсткие и непримиримые вопросы. Есенин — советский поэт или антисоветский? Христианский поэт или богоборец? Поэт для приблатнённой публики и томных девушек или новатор, воздействующий на мировую поэзию и поныне? Крестьянский поэт или имажинист? Кого он считал главным соперником в поэзии и почему? С кем по-настоящему дружил? Каковы его отношения с большевистскими вождями? Сколько у него детей и от скольких жён? Кого из своих женщин он по-настоящему любил, наконец? Пил ли он или это придумали завистники? А если пил — то кто его спаивал? За что на него заводили уголовные дела? Хулиган ли он был, как сам о себе писал, или жертва обстоятельств? Чем он занимался те полтора года, пока жил за пределами Советской России? И, наконец, самоубийство или убийство? Книга даёт ответы не только на все перечисленные вопросы, но и на множество иных.
Судьба Рембрандта трагична: художник умер в нищете, потеряв всех своих близких, работы его при жизни не ценились, ученики оставили своего учителя. Но тяжкие испытания не сломили Рембрандта, сила духа его была столь велика, что он мог посмеяться и над своими горестями, и над самой смертью. Он, говоривший в своих картинах о свете, знал, откуда исходит истинный Свет. Автор этой биографии, Пьер Декарг, журналист и культуролог, широко известен в мире искусства. Его перу принадлежат книги о Хальсе, Вермеере, Анри Руссо, Гойе, Пикассо.
Эта книга — наиболее полный свод исторических сведений, связанных с жизнью и деятельностью пророка Мухаммада. Жизнеописание Пророка Мухаммада (сира) является третьим по степени важности (после Корана и хадисов) источником ислама. Книга предназначена для изучающих ислам, верующих мусульман, а также для широкого круга читателей.
Жизнь Алексея Толстого была прежде всего романом. Романом с литературой, с эмиграцией, с властью и, конечно, романом с женщинами. Аристократ по крови, аристократ по жизни, оставшийся графом и в сталинской России, Толстой был актером, сыгравшим не одну, а множество ролей: поэта-символиста, писателя-реалиста, яростного антисоветчика, национал-большевика, патриота, космополита, эгоиста, заботливого мужа, гедониста и эпикурейца, влюбленного в жизнь и ненавидящего смерть. В его судьбе были взлеты и падения, литературные скандалы, пощечины, подлоги, дуэли, заговоры и разоблачения, в ней переплелись свобода и сервилизм, щедрость и жадность, гостеприимство и спесь, аморальность и великодушие.