Николай Некрасов - [169]

Почему я лично не желал бы участвовать в обсуждении этого дела, я, пожалуй, скажу Вам (это письмо пишется вообще для Вас, а не для пришивки к делам Комитета): не с большим 10 лет тому назад А[вдотья] Я[ковлевна] получила от меня 50 т[ысяч] р[ублей] сер[ебром], на что я имею документ, и в то время у нее еще было, кроме того, движимости тысяч на десять».

«Вдове Панаева» комитетом Литературного фонда была назначена ежегодная пенсия в 300 рублей.

Политическая жизнь не радовала. Самые плохие новости приходили из-за рубежа: в апреле 1875-го в Боснии и Герцеговине вспыхнуло восстание против турецкого владычества, а следующей весной произошло восстание в Болгарии. Оба выступления были жестоко подавлены турецкими властями, что вызвало сильный резонанс в России, традиционно покровительствовавшей славянским народам. Газеты много писали о зверствах турок, и для трезвомыслящих людей это был тревожный симптом — жалость к жертвам начинала перерастать в шовинистический угар, предвещавший новую войну и заставлявший вспомнить о позорной Крымской кампании.

В феврале 1876 года Некрасов продлил членство в Английском клубе, до конца марта Некрасов активно участвовал в работе Литературного фонда (его последнее дело в пользу нуждающихся литераторов и ученых — выплата тысячи рублей Антоновичу), занимался оформлением наследства скончавшейся родственницы, до середины апреля боролся с цензурой за роман Скабичевского «Было-отжило», который хотел напечатать в «Отечественных записках». Вполне воодушевленно Некрасов приветствовал приобретение Сувориным газеты «Новое время», в открытом письме отрицая свое участие в ней, однако заявляя о сочувствии предприятию и уважении к его новой редакции. Суворину же он передал несколько стихотворений, которые будут печататься в его новом издании еще на протяжении двух лет без подписи под общим заголовком «Из записной книжки».

В середине апреля здоровье Некрасова резко ухудшилось, и к началу мая болезнь начала брать верх над всем остальным. Видимо, уже в начале мая Белоголовый перешел, по его воспоминаниям, «к лечению тупых болей в левой ягодице с помощью сначала экстракта белладонны, а затем и опиатов». В середине мая Некрасов начал жаловаться, что «невралгическая боль» «стала и чаще, и продолжительнее, и острее, особенно по ночам, так что иногда заставляла его вскакивать с постели». Тем не менее он снова уехал в Чудовскую Луку, жил там в мае — июле, откуда несколько раз по настоянию Белоголового, который по-прежнему не мог обнаружить никаких причин усиливающихся болей, приезжал в Гатчину для обследования у знаменитого хирурга и личного врача императорской семьи Сергея Петровича Боткина, брата покойного Василия Петровича. В июле Некрасов писал сестре:

«Я уже 3-й раз странствую в Гатчино к Боткину и живу там по три дня, но мне совестно тебя вызывать туда. Это верст сорок, и в Лигове надо час дожидаться; интересного со мною мало, а скверного много — я веду каторжную жизнь дней уже 80-т — меня не покидают боли, мешающие не только спать, но и спокойно лежать; нечего и говорить о работе и т. п.

Даже читать не всегда возможно, ибо как лягу, то и верчусь ежеминутно».

С этого времени болезнь и лечение становятся основным содержанием жизни Некрасова. В самом конце августа он вместе с Зиночкой отправился в Крым, в Ялту, куда переехал Боткин, сопровождавший царскую семью на отдыхе в Ливадии. Некрасов поселился в гостинице «Россия». Он страдал от сильных болей, лечился, скучал, жаловался в письмах родным и близким: «Любезный брат Константин. Прибыл я сюда хорошо, здоровье не до отчаянья плохо, но боли те же, сон плох, похудел я, как скелет, ноги едва двигаются. В одном успех — желудок стал лучше работать. Если он наладится, то, говорят, и всё придет в порядок. Посмотрим. — А тяжко, тяжко так жить. — Здесь погода и природа хороши, а скука смертная. Пиши нам. Береги Фридку (собака Некрасова. — М. М.) — об этом просит Зина, не хватила бы паршей, в холод — в воду ее не берите, а затем охоться с ней на дупелей и вальдшнепов». Он просил Анну Алексеевну и Еракова провести с ним время: «Я бы желал, чтоб ты сюда приехала; конечно, если б и Ал[ександр] Ник[олаевич], то было бы отлично. Заняли бы комнаты в гост[инице] «Россия» подле нас. Экипаж у нас будет. Вообще, думаю, что ты б не скучала — и тебе было бы здорово. Октябрь здесь лучший месяц, да и теперь хорошо. У А[лександра] Н[иколаевича] есть мои деньги, возьми на дорогу. Вообще требую, чтоб поездка была на мой счет». Они всё никак не могли выбраться, и Некрасов снова писал сестре:

«Зову тебя потому, что всё же мне получше, а будь очень плохо, то, конечно, не стал бы звать. Нам было бы веселее, и, я думаю, тебе не было бы скучно. Даже я в моем трудном положении нахожу минуты, когда море и здешняя природа вообще покоряют меня и утоляют. Выезжаю теперь по утрам каждый день, всего чаще в Орианду — это лучшее, что здесь пока видел; проходит в езде и прогулке от полутора до 2-х часов весьма приятно. И сегодня через час туда же поедем — то хорошо, что и вход туда открыт всем, можно и ходить и ездить.