Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта - [58]

Последняя запись о получении Панаевой денег на хозяйственные расходы из кассы «Современника» относится к 25 января 1865 года. А в феврале негодующий Некрасов выдал А.Я. Панаевой-Головачевой 5 тысяч рублей серебром наличными деньгами и на 34 тысячи рублей серебром заемных взамен права ее на часть выгод, могущих получиться от издания «Современника». Кроме того, 9 тысяч рублей серебром Некрасов должен был уплатить наследнице в три срока. Первые 3 тысячи из них были уплачены 5 мая 1866 года[20]. Даже из могилы Иван Иванович Панаев протягивал руку помощи женщине, остававшейся до конца жизни его женой.

Некрасов стал единственным владельцем издания.

Эти денежные расчеты стали прощанием Авдотьи Яковлевны с Некрасовым, человеком, перевернувшим ее жизнь, принесший ей столько счастья – и столько горя. Отныне она шла своей дорогой, оставив в прошлом все сомнения, муки ревности, унижения и обманы.

В сорок пять лет она начинала новую жизнь.

Разные дороги

За Головачевым как неблагонадежным человеком, участником знаменской коммуны, было установлено наблюдение. Из полицейского донесения следовало: «В начале прошлого 1865 года Головачев предпринял издание газеты «Народная летопись», но издание это не продолжалось и году. Головачев – человек грязный не только в нравственном отношении, но и наружно, в сем последнем случае он совершенный нигилист, а по образу мыслей своих человек совершенно неблагонадежный. Он второй уже год как приобрел в свою собственность типографию… у Вознесенского моста, в доме Китнера, находится в постоянных сношениях с известною также по-своему чрезвычайно вредному направлению женскою переплетною Печаткиной». Так превратно истолковывались стремления Головачева просветить общество изданием переводов сочинений Милля («Утилитарианизм и свобода»), Дарвина, Прудона, работ И.М. Сеченова.

Привыкши жить широко и хлебосольно, Авдотья Яковлевна продолжала свой прежний образ жизни и очень скоро спустила большую часть наследства, в чем ей помог ее муж, «всегда беспечный, имевший несчастную слабость щеголять своей ножкой и потому покупавший чуть ли не каждый месяц новые ботинки или сапоги, которые вечно жали ему ноги и не позволяли ходить». Но Авдотья воспринимала происходящее как через розовую дымку: она была беременна. Поглощенная созревающей в ней новой жизнью, женщина не желала отзываться на голоса из большого мира. Она стала ленивой и медлительной, боялась упасть – не потому, что падение угрожает ребенку в утробе, а потому, что можно повредить суставы, которые у беременных делаются слишком подвижными, подготавливая тело к появлению младенца. Она на каждом шагу подчиняла себя разнообразным ограничениям, очень береглась и готовилась к самому важному делу своей теперешней жизни – рождению ребенка.

Фотопортрет Авдотьи Панаевой

1 января 1866 года на свет появилась девочка, получившая имя матери – Евдокия. Эти поздние благополучные роды стали вершиной жизни Панаевой-Головачевой. 46-летняя Авдотья Яковлевна полностью погрузилась в свое наконец-то пришедшее материнство. Только она и девочка – больше ничего.

Трудно сказать, что чувствовал так и не сумевший подарить ребенка своей подруге и не имевший собственных детей Некрасов. Воспоминания современников на этот счет отсутствуют.

Головачев, человек веселый, безалаберный, транжир, не спешил окунуться в семейный быт и проникнуться положительным духом. Он продолжал свою свободную жизнь. Деньги, полученные за «Современник», уходили. Но предусмотрительная мать отложила на черный день и на образование дочери неприкосновенный запас, и никакие мольбы мужа не могли заставить ее открыть кошелек.

Впрочем, литературная деятельность отца семейства приносила определенный доход. Он печатался, вел интересную полемику с литературными противниками: с Вс. Крестовским, цинически высмеявшим в романе «Панургово стадо» слепцовскую коммуну, и с Лесковым, изобразившим в очерке «Загадочный человек» Слепцова как соблазнителя неопытных девушек.

Как далека теперь была Авдотья Яковлевна от тех бурь, в эпицентре которых существовала еще недавно, которые и теперь сильно волновали литературную общественность!

А между тем положение «Современника» было опасным. В 1865 году редактор получил два предостережения от цензурного комитета.

Авдотью Яковлевну почти не трогали и рассказы о случившемся позоре Некрасова. Поэт-гражданин на обеде в Английском клубе прочитал хвалебную оду Муравьеву-Вешателю, незадолго до этого жестоко подавившему Польское восстание. Шокированы были все присутствующие, и даже некоторые жандармские и гвардейские офицеры, так как поэт настойчиво требовал кары для тех, кого сам же звал на революционные подвиги. Муравьев слушал с брезгливостью и на вопрос Некрасова, следует ли оду напечатать, холодно ответил: «Не стоит».

Текст этого одиозного произведения не сохранился.

Если Некрасов надеялся таким образом сохранить «Современник» (а именно этими соображениями он объяснял свой поступок), то просчитался. Не помогло и стихотворение «Осипу Ивановичу Комиссарову» («Не громка моя лира…»), спасителю Александра II при покушении на него Каракозова в апреле 1866 года. Российская власть не оценила интеллектуального унижения Некрасова. А на поэта обрушились волны литературного гнева. Бывшие поклонники писали на его портретах «подлец» и отсылали ему по почте.