Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта - [59]

М.Н. Муравьев

Герцен издевался из Лондона: «Браво, Некрасов, браво!» Фет обзывал его «продажным рабом». «Из самых красных наш Некрасов либерал, // Железный демократ, неподкупной сатирик! // Ужели не краснел, когда читал // Ты Муравьеву свой прекрасный панегирик?» – несколько коряво, но искренне возмущался актер и драматург Петр Каратыгин. Язвил даже консерватор Лесков: «Поэт боялся, чтобы граф не был слаб, и умолял его не щадить виновных».

Некрасов почти трагически воспринимал всеобщее осуждение: «Гроза, беда! // Облава – в полном смысле слова!.. // Свалились в кучу – и готово // Холопской дури торжество, / Мычанье, хрюканье, блеянье // И жеребячье гоготанье – // Ату его! Ату его!» Некрасов мучился, каялся – и обвинял своих обвинителей: «Зачем меня на части рвете, // Клеймите именем раба? // Я от костей твоих и плоти, // Остервенелая толпа».

Но от Панаевой – теперь Головачевой – поэт не получил ни поддержки, ни осуждения. А он так привык обговаривать, обсуждать с этой женщиной свои поражения и победы!

Как оказалось, Авдотья очень вовремя добилась своей части наследства: «Современник» был закрыт в середине 1866 года, после выхода в свет пяти книг журнала. Издание его было прекращено по настоянию особой комиссии, организованной после покушения на Александра II. Это значило, что Панаева-Головачева лишилась доходов от будущих выпусков журнала.

Весть, конечно, была огорчительной, но она приняла ее со смирением.

Для нее сейчас весь мир сосредоточился в дочери. Потерявшая в прошлой жизни четверых детей, она тряслась над своим единственным ребенком. Здоровье девочки, ее настроение, ее развитие – это единственное, что волновало мать. Она обрела смысл жизни. Наступившее наконец исполнение желаний смягчило непростой нрав, сделало ее мягче, терпимее. Все эмоции растворялись в обожании дочери. Молодого мужа несколько утомляла такая одержимость любимой женщины. Большая разница в возрасте супругов также создавала сложности, которых они не сумели предвидеть в упоении страсти. Разность взглядов, привычек, общего уклада жизни объясняет постепенно возрастающую между ними холодность.

Вскоре новое увлечение захватило непостоянного Аполлона, и он ушел из семьи.

Некрасов, подвергшийся форменному остракизму, в буквальном смысле бежал из Петербурга в Ярославль. Там он познакомился с молодой вдовой немецкого инженера-механика, оставившего ей хороший дом. Ее звали Прасковья Николаевна Мейшен (урожденная Максимова).

Сестра поэта Анна рассказывала: «Наружность ее была довольно интересна, особенно – большие черные глаза, но, в общем, при маленьком росте и безвкусных костюмах она не производила никакого впечатления. Прасковья Николаевна проводила время в чаепитии с вареньем, медом, пастилой и т. д. Этими яствами уставлено было целое окно».

Относительно Мейшен имеются две прямо противоположные версии.

Согласно первой, наиболее распространенной, простоватую провинциалку не интересовали ни музыка, как Селин, ни литература, как Авдотью, ни тем более политические вопросы, но ее животный магнетизм поманил поэта и на время отвлек от самобичевания. Чувства вспыхнули, опять проснулась надежда на новую жизнь (ведь ему всего 47 лет!), и он вернулся в Петербург с новой избранницей.

Мейшен больше всего любила выезжать на вороных Некрасова. У фешенебельного катка на Конюшенной Прасковье все завидовали, а она радовалась, когда ее принимали за генеральшу. Появились поклонники, которых Мейшен отнюдь не прогоняла. Амбициозная, плохо воспитанная, она быстро отвадила от Некрасова родных и знакомых, и поэт вынужден был отослать ее назад в Ярославль. Желание развязаться было настолько сильным, что он писал брату Федору: «Отпусти ей все, что она потребует из карабихской моей мебели и бронзы» (для ярославского дома Прасковьи). Перед отъездом она отплатила ему злыми сплетнями, изобразив себя невинной жертвой его разнузданности и грубого нрава.

По второй версии Некрасов привез «молодую красивую вдову из Ярославской губернии, где сошелся с ней…». Одно время говорили, что на ней он женится, и действительно, он представил ее в качестве невесты в доме Гаевских. Однако прошло несколько месяцев, а о свадьбе не было слышно. Многие воспоминания подтверждают именно такое развитие событий, в частности Е.И. Жуковская рассказывала: «Покойный Салтыков как-то в разговоре с нами заметил: «Боюсь, что он и с ней сделает какую-нибудь пакость; симпатичная женщина, только, кажется, уж больно простоватая: скоро ему надоест». Предсказания Салтыкова быстро оправдались. Однажды эта вдова явилась прощаться к Гаевским, причем со слезами рассказала, что Некрасов стал с ней грубее и холоднее: не упоминал более о свадьбе, а на днях, после того как у него произошла оргия, в которой принимали участие дамы полусвета и француженки из кафешантанов, когда она пришла с укорами и спросила: «При чем же тут я?», – он самым циничным образом ответил: «Чтобы со мною спать, когда мне этого захочется». – «Тогда я уеду». – «И с Богом: удивительно, как женщины не понимают, когда им пора удалиться». Она и уехала».

Тем временем страсти, вызванные пресмыкательством Некрасова перед Муравьевым-Вешателем, улеглись, история с позорной одой стала забываться. Революционным демократам нужен был Некрасов как влиятельный издатель, а Некрасову были нужны революционные демократы и как авторы, и как читатели.