Николай I - [80]

Показателен эпизод с посещением императором новгородского Юрьева монастыря 24 мая 1835 года. Государь прибыл, как он это любил, неожиданно. Все монахи после утренней службы спали в кельях, и государь вошел в монастырь с черного входа, со стороны конюшен — «яко тать в нощи», по выражению настоятеля монастыря архимандрита Фотия. Добившийся победы над А. Н. Голицыным и «Библейским обществом» в 1824 году, архимандрит Фотий решил ограничиться руководством монастыря, который помогала обустраивать графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская. Николай Павлович гулял по территории, любовался Волховом и прекрасным садом. Наконец по монастырю разнесся слух о его приезде. Прибежал архимандрит, наскоро надевший синюю бархатную рясу. Однако он не догадался, как это положено, благословить государя. Николай Павлович задавал разные вопросы, хвалил настоятеля за благоустройство, наконец пожелал, чтобы была отслужена ектенья. Совершал службу иеромонах, сам же Фотий стоял рядом с государем. Николаю понравилось церковное пение, он подпевал, а потом сказал: «Пение стройное, приятное, мелодия превосходная — жалко подладить не могу»^{600}. После службы Николай Павлович подошел к Фотию и попросил благословения. Тот благословил императора и протянул руку для целования, затем царь отбыл из монастыря. Через несколько дней Фотий был вызван в Петербург, где ему было объявлено, что император собственноручно сообщил в Синод о своих замечаниях. Николай Павлович не оставил без внимания ни одной мелочи: архимандрит должен был сам служить ектенью, он не подносил к целованию креста, не поцеловал руку у государя, сам протянул руку для целования, был одет вместо черной рясы в фиолетовую. Святейший синод осудил поведение Фотия и поручил отдать его под начало наместнику Александро-Невского монастыря Паладию, дабы тот научил и вразумил его, как полагается встречать царствующих особ. По-своему честолюбивый и страдающий манией преследования Фотий в письмах к графине Орловой постарался показать себя невиновным, хотя его доводы выглядели неубедительно. Он действительно часто надевал роскошные рясы и ризы. Кстати говоря, о том, что в мужском монастыре вместе с Фотием находилась графиня А. Н. Орлова-Чесменская, — в чьем благочестии никто не сомневался, — замечаний со стороны императора не последовало.

В одном из писем наследника из Предуралья Николай Павлович обратил внимание на рассуждения о «важности в делах раскольников». В ответном письме 9 июня 1837 года он довольно подробно изложил свое видение этой проблемы: «Ты прав, находя особую важность в делах раскольников: предмет трудный, требующий особой бдительности и осторожности в принимаемых мерах. Терпеть их своевольства нельзя, но притеснять их, доколь они тихи, столь же несправедливо и неблагоразумно. Их желание снять с них запрещение брать к себе беглых попов бессмысленно, ибо где и в каком крае на свете допустить можно, чтоб явно и с разрешения правительства кто-либо покидал произвольно свою должность и нагло поступал в должность мнимую к людям, не терпящим над собой никакой власти? Никто им не запрещает избирать или приглашать к себе священников, но не из беглых. Вот в чем они виновны. Но согласен я полагать, что одним сим воспрепятствованием не ограничиваются земские власти; но, пользуясь поводом, весьма вероятно, приобщают другие произвольные насильственные меры, вовсе даже противные воле высшего начальства. К несчастью, сему причиной искать должно общую нищету нашу в хороших и благомысленных исполнителях»^{601}.

При Николае Павловиче было разрешено возобновление служб в старообрядческих церквах с условием, чтобы священник был «доброй нравственности», а не «беглый поп»^{602}. На самом деле, решить вопрос о священниках было не так просто, ибо какой же священник не из беглых мог пойти в общину к раскольникам? Тогда же по отношению к некоторым сектам стало практиковаться и переселение на колонизируемые окраины. Созданная в Тифлисе Комиссия по делу поселений занималась переселением раскольников и сектантов, в частности, духоборов и молокан. В ответ на письмо наследника из Тамбова Николай Павлович 8 июля 1837 года замечает: «Молокане тоже дурная [ноша], с которою тоже постоянные строгие правила необходимы, как и для других. Но они не столь дерзки, ибо чувствуют, что не правы»^{603}. По докладу министра внутренних дел Д. Г. Бибикова 18 февраля 1853 года был учрежден Особый комитет для пересмотра постановлений о расколе, который кроме организации публикаций против старообрядцев поддержал применение к ним полицейских мер.

Отношение к другим конфессиям определялось их благонадежностью и отсутствием (или присутствием) политической оппозиции. В любом случае никаких насильственных мер по обращению в православие, воспринимавшихся как русификация, император не терпел. В 1849 году был посажен в Петропавловскую крепость Ю. Ф. Самарин, обвиненный в разглашении секретных документов. В «Письмах из Риги», распространявшихся в списках, Самарин выступал против немецкого засилья в Остзейских губерниях. Будущий известный славянофил и публицист, а тогда начинающий чиновник, он обратил на себя внимание властей неумеренной ревностью к обрусению Прибалтийского края и распространению там православия. «Вы хотите принуждением, силой сделать из немцев русских, — сказал ему Николай в личной беседе, — … но мы этого не должны именно потому, что мы — христиане»