Николай I - [257]
Случались у Николая Павловича и афронты, как в случае с красавицей Лавинией Жадимировской, урожденной Бравур, которая бежала от мужа с князем Трубецким, предпочтя его императору. Но это был уже открытый вызов общественному мнению и благопристойности в понимании Николая Павловича. Князь был арестован в Одессе и сослан на Кавказ. Кстати, этот сюжет стал основой романа Булата Окуджавы «Путешествие дилетантов», впервые опубликованного в 1976 году>{1784}. Аналогичный случай связан с Софьей Несвицкой, урожденной Лешерн, которая предпочла изменять мужу с флигель-адъютантом Бетенкуром>{1785}. Позднее, когда она обратилась к императору с просьбой о материальной помощи, он ей отказал. В данном случае дело было не в высочайшей мстительности. Просто в отношении откровенных «кокоток» государь всегда был строг. Совсем по-другому было в случае с М. Ф. Каменской, урожденной Толстой. Ее сводная сестра по просьбе Л. Н. Толстого записала: «Когда сестра моя уже была замужем, Николай Павлович очень ухаживал за ней в маскарадах. Сестра рассказывала, что за ними там всегда ходил по стопам какой-то субъект; раз Николай Павлович заметил его и обернулся к нему, и раз, тоже в маскараде, Николай Павлович говорил ей, что не знает другой такой умной и привлекательной женщины, как она, и вдруг остановился и сказал: «Просите у меня теперь все, что Вы хотите, даю Вам царское слово, что не откажу, что бы это ни было». Она ответила, что не из корыстных видов беседует с ним, что ей ничего не надо. Впоследствии ее горькая жизнь заставила ее не раз прибегать к императору, который один мог помочь ей»>{1786}.
Много позже, пытаясь в какой-то мере реабилитировать Николая Павловича, Мария Петровна Фредерикс писала: «Известно, что он имел любовные связи на стороне — какой мужчина их не имеет, во-первых, а во-вторых, при царствующих особах нередко возникает интрига для удаления законной супруги; посредством докторов стараются внушить мужу, что его жена слаба, больна, что ее надо беречь и т. д., и под этим предлогом приближают женщин, через которых постороннее влияние могло бы действовать. Но император Николай не поддавался этой интриге, несмотря ни на что, оставался верен нравственному влиянию своей ангельской супруги, с которою находился в самых нежных отношениях»>{1787}. Действительно, трудно привести пример, когда бы постороннее влияние, дамское или мужское, смогло повлиять на вопросы кадровой, внутренней или внешней политики. Только заступничество Александры Федоровны смягчало иногда решение Николая Павловича.
Государь тщательно соблюдал принятые правила благопристойности. В отличие от Александра I и Александра II, открыто третирующих своих жен, Николай Павлович не позволял себе ничего, что послужило бы намеком на его особые отношения с «Аркадьевной», как он называл Нелидову. Судя по всему, конспирация была на должном уровне. А. О. Смирнова-Россет, описывая подробно распорядок дня Николая Павловича в своем дневнике за 3 марта 1845 года, задает риторический вопрос: когда же царь бывает у фрейлины Нелидовой? Тем более что он «ложится почивать с императрицей в одной кровати»>{1788}. Молодая фрейлина Анна Тютчева долго ни о чем не догадывалась, хотя часто встречала В. А. Нелидову в обществе с Николаем Павловичем на больших и малых «собраниях» императрицы. Когда император умер, она встретила Нелидову, говорившую невпопад, увидела ее «безумные глаза» и только тогда поняла смысл неясных намеков окружающих.
«Императрица, — писала далее А. Ф. Тютчева, воссоздавая картину последней ночи, — с той ангельской добротой, которая является отличительной чертой ее характера, вспомнила в эту минуту про бедное женское сердце, страдавшее если не так законно, то не менее жестоко, чем она, и с той изумительной чуткостью, которой она отличается, сказала императору: «Некоторые из наших старых друзей хотели бы проститься с тобой: Юлия Баранова, Екатерина Тизенгаузен и Варенька Нелидова». Император понял и сказал: «Нет, дорогая, я не должен больше ее видеть, ты ей скажешь, что прошу ее меня простить, что я за нее молился и прошу ее молиться за меня»>{1789}. По этому поводу историк М. Н. Покровский, обличая Николая Павловича в лицемерии, писал: «Это лицемерие он выдержал до конца: после того, как он исповедался и приобщился, в его комнату больше не пускали фаворитку, вход туда имела только императрица»>{1790}.
Впрочем, моральные критерии такого рода большей частью преходящи и зыбки. Поведение Николая Павловича вполне укладывалось в понятие «любовный быт Пушкинской эпохи»>{1791}. Его «Донжуанский список» вряд ли превосходил список, составленный А. С. Пушкиным. Что же касается «лицемерия», «элементов театральности», точнее, двойственности моральных норм и критериев оценки поведения, то все это было характерной чертой всего поколения пушкинско-николаевской эпохи. В этой связи Ю. М. Лотман заметил: «Система воспитания и быта вносила в дворянскую жизнь целый пласт поведения настолько скованного «приличиями» и системой «театрализованного жеста», что породило противоположное стремление — порыв к свободе, к отказу от условных ограничений. В результате возникла потребность в своеобразных отдушинах — прорывах в мир цыган, влечения к людям искусства и т. д. Вплоть до узаконенных форм на границах «приличия»: загул и пьянство как «истинно гусарское» поведение, доступные любовные приключения»
