Николай I - [252]
Сам Николай Павлович продолжал вызывать восхищение женщин и в зрелом возрасте. Леди Блумфильд оставила следующую запись, датированную 8 мая 1846 года: «Я встретила императора Николая в первый раз на спектакле у Воронцовых-Дашковых… Он, бесспорно, был самый красивый человек, которого я когда-либо видела, и его голос и обхождение чрезвычайно обаятельны… Различие в манерах, когда он разговаривает с дамами и когда командует войсками, поразительно»>{1743}. Даже «шестидесятник» Н. В. Шелгунов скрепя сердце был вынужден признать, что «Николай оставил целую массу людей, боготворивших его. Во внешности Николая было столько властительски обаятельного, что он не мог не нравиться, особенно женщинам»>{1744}. Взыскательная в оценке людей и «демократически» настроенная фрейлина А. Ф. Тютчева, отметив положительные качества императора как человека, писала: «…Тембр его голоса был также чрезвычайно приятен. Я должна поэтому сознаться, что сердце мое было им пленено, хотя по своим убеждениям я оставалась решительно враждебной ему. Я не могу отказать себе задним числом в маленьком удовлетворении самолюбия и не привести здесь мнения, высказанного императором по поводу меня: он сказал великой княгине Марии Николаевне, которая поспешила мне это передать как большую и очень лестную для меня новость, что я ему очень понравилась и что оживленное выражение моего лица делало меня лучше, чем красивой. Достаточно было этих одобрительных слов с уст владыки, чтобы с самого начала прочно поставить меня в новой окружающей среде. Никто после этого не посмел бы усомниться в том, что я хороша собой и умна»>{1745}.
Что уж тут говорить о «девичнике» Смольного монастыря, где издавна культивировалось «обожание» царской семьи. Чувство восхищения Николаем Павловичем многие из смолянок сохранили на всю жизнь. Одна из них, подруга матери Александра Бенуа, когда при ней, поддразнивая, начинали говорить, что Николай I не был примером супружеской верности, «закрывала глаза и кричала: «Неправда. Все это клевета!»>{1746}. Восприятие молодой смолянки нашло отражение и в дневнике В. Т. Быковой, которая, вспоминая о его появлении в Смольном, писала: «Залу осветил своим явлением наш ангел-император! Какой красавец! Он все, кажется, молодеет»>{1747}. Это «обожание» иногда переходило разумные пределы. Одна из сестер-фрейлин Гудович, «афишировала такую безумную страсть к императору, что падала в обморок при его появлении»>{1748}.
Представители революционно-демократических кругов привычно обвиняли Николая Павловича в домогательствах по отношению к женщинам, циничности, двуличии, лицемерии, отказывая ему в то же время в подлинной страсти. «Я не верю, — писал А. И. Герцен, — чтоб он когда-нибудь страстно любил какую-нибудь женщину, как Павел Лопухину, как Александр всех женщин, кроме своей жены; он пребывал к ним благосклонен, не больше»>{1749}. Безапелляционно-обличительным приговором стала характеристика М. Н. Покровского в его пособии по русской истории, на долгие годы ставшем настольным учебником: «Лицемерием была проникнута вся его личная жизнь. Он был, конечно, также развратен, как все его предшественники и предшественницы. У него была постоянная фаворитка, с которой его законная жена Александра Федоровна была в большой дружбе — до того все это считалось естественным. Но, кроме того, к его услугам был целый гарем из придворных дам и девиц (фрейлин), балетных танцовщиц и т. д. Мужья и отцы, как чумы, боялись николаевского двора; поэт Пушкин пал жертвой обстановки, которая складывалась для людей, имевших красивую жену и в то же время имевших несчастье принадлежать к придворному кругу… На людях он самым почтительным образом относился к своей «законной жене», был самым нежным отцом семейства, разыгрывая целые комедии «семейного счастья» за утренним кофе или вечерним чаем, на елке и т. п.»>{1750}.
Автора этой цитаты нельзя упрекнуть в незнании источников. Хотя в действительности только некоторые из отцов отказывались от придворной карьеры своих дочерей. Так, в 1835 году во время прогулки по Английской набережной Николай Павлович и Александра Федоровна обратили внимание на старшую дочь графа Ф. П. Толстого. Как вспоминает М. Ф. Каменская, «государь, глядя на нас, весело засмеялся и похлопал отца моего по плечу». Сразу же все стали советовать Машеньке почаще гулять на Английской набережной, кузина привозила в дом разные сплетни, в том числе, что на Святой неделе его дочь станет фрейлиной императрицы. Все это вызывало только раздражение Ф. П. Толстого, и даже на придворных рассыльных он стал смотреть как на врагов: «Ему все чудилось, что кто-нибудь из них везет мне фрейлинский шифр. Говорят, что неизвестность так мучила его тогда, что он даже решился закинуть по этому поводу словечко министру двора. «Отчего Вы меня об этом спрашиваете, граф?» — спросил князь Петр Михайлович Волконский. «Оттого, Ваше сиятельство, что я не желаю, чтобы моя дочь…» — (и папенька шепнул что-то на ухо князю). Министр с удивлением взглянул на него и холодно проговорил: «После того, что Вы мне сказали, граф, Вы можете быть покойны: дочь Ваша фрейлиной не будет»
