Николай I - [212]

.

Второй раз уже повзрослевший А. И. Герцен увидел Николая I в тяжелый для императора 1830 год, когда тот демонстративно приехал в Москву во время свирепствовавшей в стране эпидемии холеры. Эта встреча была также отражена позднее в его записках: «В самое это время я видел во второй раз Николая, и тут лицо его еще сильнее врезалось в мою память. Дворянство ему давало бал, я был на хорах собрания и мог досыта насмотреться на него. Он еще тогда не носил усов, лицо его было молодо, но перемена в его чертах со времени коронации поразила меня. Угрюмо стоял он у колонны, свирепо и холодно смотрел перед собой, ни на кого не глядя. Он похудел. В этих чертах, за этими оловянными глазами ясно можно было понять судьбу Польши, да и России»^{1390}.

Описание внешности императора носит для публициста прикладной характер, давая возможность перейти затем к перечислению предполагаемых отрицательных черт характера и идейно-политическим выводам. «Хищный взгляд» Николая I должен был, по мнению Герцена, отпугивать европейские страны от союза с Россией^{1391}. В описании публициста «взгляд» императора приобретает почти мистический характер. Сопоставляя приятный в его восприятии облик покойного Александра I с внешностью вступившего на престол Николая I, А. И. Герцен, прибегая к гиперболам и сравнениям, писал: «Какая разница с Николаем, вечно представлявшим остриженную и взлызистую медузу с усами. Он на улице, во дворце, с своими детьми и министрами, с вестовыми и фрейлинами пробовал беспрестанно, имеет ли его взгляд свойство гремучей змеи — останавливать кровь в жилах»^{1392}.

Это негативное восприятие Николая Павловича, разделяемое многими в либерально-демократических кругах, было освящено авторитетом Л. Н. Толстого в повести «Хаджи-Мурат». Но если сам писатель, сомневаясь в своей объективности, хотел даже уничтожить эту главу, то следующим поколениям литераторов и историков ни сомнения, ни угрызения совести не были свойственны. Недостатка в безапелляционных приговорах не ощущалось. О «страшилище в огромных ботфортах и оловянных пулях вместо глаз» писал польский мемуарист И. Ф. Савицкий^{1393}. Литератор С. Б. Любош в 1924 году давал Николаю Павловичу следующую характеристику: «Стройный статный красавец, с правильными чертами энергичного лица, со строгим выражением серо-стальных глаз, он казался живым олицетворением власти и силы. Его суровые глаза не знали чарующей улыбки Александра; непреклонной повелительностью звучал его резкий металлический голос. Ничего похожего на расплывчатость Александра, на гибкость его многогранной души»^{1394}. А годом позже Л. Ельницкий констатировал: «Тупому и ограниченному уму его соответствовала грубая фельдфебельская физиономия с глазами навыкате»^{1395}. Глаза императора «полюбились» и историческим романистам. Вот как живописует его Мария Марич на страницах романа «Северное сияние», когда Николай Павлович утром 15 декабря 1825 года после допроса С. П. Трубецкого прилег на диване: «Его длинные в лаковых ботфортах ноги, перекинутые через выгнутую ручку дивана, почти касались пола. Покатый лоб отливал желтизной усталости. Веки, полуприкрывающие выпуклые глаза, нервически подергивались»^{1396}.

На самом деле глаза Николая Павловича были сине-голубые, хотя со временем их цвет мог несколько поблекнуть. Вероятно, это была фамильная черта. Синими были глаза у его брата Константина Павловича^{1397} и сына Александра Николаевича^{1398}. А вот взгляд императора мог действительно запечатлеться в памяти надолго. Бывший новочеркасский комендант В. А. Митрофанов, начинавший службу в 30-х годах в Донском учебном казачьем полку в Варшаве, дважды назначался ординарцем к Николаю Павловичу. Хотя он никогда не служил в гвардии (минус в глазах государя), а был выпускником университета, выбор начальства пал на него, поскольку он имел прекрасную лошадь и слыл искусным наездником. С самонадеянностью молодости при первом рапорте императору В. А. Митрофанов подлетел к нему, но неожиданно смутился и опустил глаза. Вот что рассказал он потом своему знакомому А. Карасеву: «При всей своей смелости я не мог выдержать ужасного блеска его левого глаза, из которого ярко светился конец докрасна раскаленного гвоздя и прожигал мои глаза. Я успел сравнить этот левый глаз с правым, но в этом последнем, кроме строгого спокойствия, я ничего не заметил; что же касается левого, то он пронизывал насквозь и мог привести в трепет даже не робкого человека». Во время второго доклада В. А. Митрофанов специально постарался смотреть в глаза Николаю Павловичу, но, как и в первый раз, не смог делать это долго. «Только тогда я убедился, — делился он своими впечатлениями, — что левый глаз императора был снабжен от природы каким-то особенным сиянием, на которое, несмотря на усилия, можно было глядеть в продолжение только двух, много трех секунд»^{1399}. Считалось, что только Мария Николаевна, обладавшая характером отца, могла выдерживать этот взгляд. Младшая дочь графа Ф. П. Толстого Е. Ф. Юнге особо отметила в воспоминаниях, что однажды ее отец отказался выполнить приказ императора по Академии художеств и, «спокойно выдерживая сердитый взгляд Николая, убивавший, как тогда говорили, на месте людей, приступил к изъяснению своих мотивов»