Николай Губенко - Режиссер и актер - [9]

Вместе с тем, несколько противореча себе, Губенко указывает на свой горячий интерес к образам, которые близки ему "своей идейной, нравственной сутью". Сказано это в связи работой над ролью Алексея Зворыкина в фильме А. Салтыкова "Директор" об одном из наших прославленных капитанов промышленности. Подобных, вполне ему идейно близких ролей, Николай сыграет немало в своей жизни, хотя, разумеется, они и не являлись "копией" его самого. Ею, однако, не был и Коля Фокин, о чем уже говорилось выше.

Впрочем, от художника, в отличие от политика, и не следует ожидать логически строгой концептуальности в высказываниях. Может быть, он более интересен в своей непоследовательности и противоречиях. По-видимому, Губенко-актер любил иметь определенную дистанцию между собой и предлагаемой ролью. Но это для него и не догма. Если роль его мощно увлекала, то он добивался хороших творческих результатов, когда такая дистанция была относительно короткой. Губенко - актер универсального типа, что и оценил Любимов, убежденный сторонник синтетичного театра. Его актеры должны были уметь выступать в ролях и сугубо интеллектуального плана, и трагических, и комедийных, а также владеть стилистикой реалистического театра, и, в первую очередь, условного, эксцентричного, восходящего к традициям Мейерхольда и Е. Вахтангова. Любимов пришел в Театр на Таганке из вахтанговского.

Вернемся к интервью Губенко журналу "Театр". С юношеским максимализмом он восклицает: "Хочу попробовать условность! Артуро Уи или летчика у Брехта в "Добром человеке из Сезуана". Это - не я. Надо напрягать фантазию, использовать на пределе всю свою физическую ловкость, чтобы создать что-то совершенно другое, нежели я, и в это другое вложить и мысль умнейшего драматурга и мое собственно отношение к нему"15.

В дальнейшем я постараюсь показать, что в кинематографе 60-х годов повелительно преобладала поэтика достоверности, документализма. Она заявляла о себе и на театре. Кстати, ее эстетическую значимость признавал и Брехт, но, пожалуй, не как главный рычаг художественного воздействия на публику. В театре, и не только брехтовском, в виду его внутренне и традиционно резкой условной природы, было сильно тяготение к открытой, взрывной условности. Как уже отчасти говорилось выше, особенно ярко и последовательно настаивал на ней Юрий Любимов. В русле его идей находился и Николай Губенко. Вместе с тем он и не хотел связывать себя лишь с одной художественной традицией и направлением.

Примечательно следующее заявление Губенко: "... то, что я знаю о Мейерхольде и Вахтангове, привлекает. Но вообще мне кажется, что каждый талантливый художник - сама себе система"16.

Тут молодой актер дистанцирует себя и от признанных кумиров театрального авангарда, но и бросает камешек в сторону Станиславского с его "системой". Ясно, что Николай верит, прежде всего, в самого себя. В талант, который, по определению, должен обладать уверенной самостоятельностью, яркой неповторимостью. Различного рода "системы" и "школы" надо, конечно, знать (смешно изобретать велосипеды), но их идеи и установки следует творчески переосмыслять и перерабатывать применительно к тем, сугубо конкретным задачам, которые приходится решать актеру.

Вместе очевидно, что в первые годы (да и позднее, хотя и не столь резко) существования Таганки ее труппа под руководством Любимова, ориентировалась более всего на брехтовско-мейерхольдовские традиции. Прошу прощения за длинную цитату из Губенко, это уже 1988 год, когда пришла пора подводить первые итоги.

"Мы начинали с брехтовского, уличного, демократического театра. Зритель становился равноправным партнером происходящего на сцене. Это заставляло театр искать свой язык, свои выразительные средства, форму образную - без декоративно-костюмно-бутафорских излишеств. Социально острые темы являлись сутью общественной программы театра. Таганка, как правило, стремилась избегать традиционной драматургии (я не причисляю к традиционалистам Шекспира, Мольера, Брехта). Опирались на поэзию и прозу, к которым другие коллективы не тяготели. Нетрадиционный подход к традиционному, метафорический язык был залогом успеха. В частности, ни в одном театре не были столь успешны и долговременны спектакли, обращенные к истории революции, как на Таганке. "Десять дней, которые потрясли мир" Дж. Рида, "Мать" Горького прошли около 900 и 300 раз, и продолжают удерживаться на афише театра"17.

Все верно. Но, объективно говоря, Николай Николаевич чуточку здесь лукавит. Не только и не столько историко-революционными спектаклями был славен и любим Театр на Таганке. "Мать", на мой взгляд, нельзя отнести к большим удачам. Главное же другое. Это был Театр, который власти несколько раз собирались закрыть. Он выходил на широкую публику с такими нонконформистскими постановками как "Жизнь Галилея", "Гамлет", "Обмен", "Мастер и Маргарита", "Дом на набережной", "Владимир Высоцкий", "Борис Годунов"...

Об эстетическом своеобразии Театра на Таганки Николай Губенко говорил вполне точно. Это своеобразие в средине 60-х годов он, может быть, не осознавал столь глубоко, но и в те времена молодой актер вовсе не бездумно относился к своей работе. Ему были присущи, о чем уже шла речь выше, большая целеустремленность и самостоятельность в суждениях. Об увиденном и прочитанном у него обычно имелось свое мнение, хотя и не всегда справедливое.