Ника - [125]

— Как режет солому, не мнет, не пропускает? Не забивает ножи? — спрашивал бригадир жнецов.

— Хорошо берет, как бреет.

Филатов сам осмотрел прокос, распорядился жаткам косить на новом участке, а по прокосу пустил комбайны. Одна за другой, поднимая пыль, двинулись машины. Сначала в машинах различались по отдельности шум моторов, стрекотание режущих ножей, позвякивание шестеренок, но скоро все звуки слились в один ровный надежный гул.

За трактором, который вел Прошка, шел комбайн Филатовых: бригадир решил и сам работать на машине наравне с другими. На мостике под парусиновым зонтом стояла Ника, держала в руках штурвальное колесо. Оглушали выхлопы из тракторного мотора, жестяное громыханье внутри комбайна, все под ней тряслось и вздрагивало, и поле качалось, как море в мертвую зыбь. Смотрит вперед — волны бегут и бегут до самого горизонта, оглянется — позади ровной щеткой жнивье, и на нем валки скошенного хлеба. И валки уходят вдаль, становясь все тоньше и превращаясь наконец в ниточки. Запахом пыли, сухой соломы, горячего металла, бензина и масла скоро пропиталась не только одежда, но, кажется, и все тело и воздух над полем. Казалось, даже небо пропылилось и стало ниже.

Чувствуя за спиной отца, Ника вся сосредоточилась на работе, старается вести машину прямо, срезать хлеб на заданной высоте. Отец молчит — значит, нет погрешностей. Это приятно. Работа веселит ее. Уступом один за другим движутся по полю спаренные с тракторами комбайны, ныряют в волнах нивы; эту картину Ника воспринимает сердцем, как силу, величие, красоту слаженного труда.

Прошка иногда обернется, оскалит в улыбке зубы, махнет ей рукой: «Как, мол?» От этой улыбки черномазого лица теплее становится в груди. Махнет в ответ: «Хорошо».

Отец спрыгнул с комбайна, пошел куда-то. Вдруг Ника оробела: не думала, что так скоро останется наедине с машиной. Только бы не случилось чего: засмеют. «Но ведь и у опытных работников бывают неполадки», — утешила она себя на всякий случай. Но утешение было бессильно побороть опасения, и она напряженно прислушивалась к поведению машины, желая слиться с ней, чутьем улавливать малейшие изменения, чтобы предупредить возможную неисправность.

А Прошка, как назло, перестал оглядываться, сидит себе и гонит трактор на одной и той же скорости. Сговорились, что ли, они с отцом проверить ее самостоятельность?

Как бы там ни было, объехала вокруг поля без помех и, как пошла на второй заход, чуть возгордилась про себя.

И пошло: круг за кругом, круг за кругом. А гон тем временем уменьшался, и наконец поле было скошено. Прошка остановил трактор у дороги, лег на траву, закурил. Ника оглядела поле. Как оно изменилось! Еще недавно волнующееся, живое, оно теперь было спокойное, с неподвижными валками хлеба, с короткой щетинистой стерней, тускло поблескивающей от длинных потоков вечернего света.

Пришел отец, сказал, что с утра завтра станут косить без выбора, подряд, работа пойдет в две смены…

Солнце еще не взошло, когда Ника проснулась от шума и поняла, что кто-то ходит по лесенке вагончика, хлопает дверью, звякает ведром. «Лиза, — подумала она, не открывая глаз, — поварихи встают раньше всех». Повернулась со спины на бок, закрылась одеялом с головой и моментально уснула. Приснилось, будто едет она на автомашине по такой бугристой дороге, что от тряски катает ее в кузове от борта к борту. Она хочет крикнуть водителю, чтобы ехал тише, но не может произнести ни звука; хочет постучать по крыше кабинки — руки не шевелятся. Это беспомощное и мучительное состояние длится долго, доводит ее до отчаяния. И в самый напряженный момент, когда уже не осталось никакой надежды на облегчение, она увидела близко-близко что-то живое, бесформенное, услышала грубые слова:

— Ну и дрыхнешь!

Сознание быстро прояснилось, и она узнала в сумраке соседку.

— Ты, Тось?

— Я… трясла тебя до невозможности, едва разбудила.

— Ой, темно еще! — потягиваясь и зевая, ответила Ника и стала одеваться. В вагончик одна за другой входили девушки, вешали полотенца, повязывали головы косынками, поспешно рассовывали по карманам зеркальца и прочую туалетную мелочь. Ника быстро надела комбинезон, спрыгнула через лесенку на землю, умылась и только после этого посмотрела вокруг.

Ржаное поле, неподвижное и притихшее, почти сливалось с серым небом, лишь на востоке прочеркнутым светлой, с голубизной, полоской. От не остывшей за ночь земли шло хлебное тепло, от умывальника доносило запахом мыльной воды и мятного зубного порошка. Потом пробежала от полевой кухни струйка дымной горечи. У мужского вагончика кашляли, попыхивали папиросами, переговаривались охрипшими со сна голосами. У длинного стола гремела посудой Лиза.

Вскоре все собрались за столом, поели лапши, напились чаю и разошлись по машинам.

Тем временем светлая полоска неба на востоке стала шире и слегка порозовела, на поле стали угадываться низины и подъемы.

Подойдя с отцом к комбайну, Ника осмотрела режущий аппарат и цепи, все ли исправно после ночной смены.

— Ну как? — спросил отец.

— Кажется, все в порядке.

— Я принял комбайн час тому назад, ты еще спала. Поднимайся!